Неприкрытая правда - где-то под одеждой,
Вчитайся, если хочешь. Ты узнаешь из шрамов,
Как я черпаю нежность из горячих точек.

Рабастан всегда отчаянно любил жизнь. Во всех ее проявлениях, черных или белых – не имело значения. Комфорт и сытая безопасность всякий раз успевали наскучить ему мгновенно. Тогда он изобретал новые способы развеять свою скуку. Чем острее – тем лучше. Лестрейндж был убежден, только так и можно ощутить истинный вкус жизни. Без весомой ставки и риска – все это детские игры и пустая трата времени.
Он заключал пари и проворачивал хитроумные аферы на множество ходов из одного лишь праздного азарта. Он ввязывался в дуэли и то и дело рисковал головой, просто чтобы пощекотать собственное эго. Снова и снова он испытывал границы отведенной ему Судьбой благосклонности. И неизменно оставался доволен реззультатом. Полученные раны и редкие оплеухи от старушки Судьбы он принимал почти с благодарностью. Они были уместной платой за ту вседозволенность и любовь, которыми жизнь беззастенчиво баловала его все остальное время.

В собственную неуязвимость было несложно поверить. В этом, пожалуй, и заключалась основная суть этой магии. Усомнись - и все рухнет. Там, где нищие мальчишки дрались на магических дуэлях на потеху толпе, чтобы заработать горсть галлеонов, скучающий аристократ снова дразнил Безносую ради собственной забавы. Там, где элита магического сообщества, по возрасту и духу еще способная на подвиги, сражалась за свою великую идею, юный Лестрейндж играл в собственную игру. Тяготея к этой самой идее едва ли не меньше тех, с кем сам же увлеченно «за нее» сражался.

Рабастан мало чем в этой жизни действительно дорожил. Материальные блага для него всегда были средством, а не целью. Он легко разживался ими и так же легко расставался. Тонкие душевные материи он ценил куда больше, но и ими играл довольно легко. Его цинизм скармливал огню в нужный момент любые его, самые трепетные и нежные, очередные увлечения. Рабастан же в очередной раз любовался действом. Он не давал обещаний, но если и доводилось, то нарушал их без долгих душевных метаний. Вся его верность принадлежала лишь одной единственной живой душе.

С мадмуазель Дюмон он был знаком с детства. Спустя столько лет, сейчас было уже и не вспомнить, что именно его так подкупило в ней когда-то. Они виделись не каждое лето и, кажется, не избежали некой подростковой неловкости в какой-то момент. Но до сих пор Алис была едва ли не единственным его настоящим другом. Хотя сам Лестрейндж всегда иронизировал о вероятности существования дружбы между мужчиной и женщиной, не подкрепленной нежными душевными порывами.
Он никогда не скрывал своего нежного отношения к мадмуазель Дюмон. Хотя для окружающих чаще создавалось впечатление, что Рабастан относится к Алис скорее как к младшей сестре. Он заботился о ней, опекал ее. Развлекал болтовней на приемах и неизменно заполучал для себя несколько ее танцев. За стенами и плотными портьерами оставалось совсем иное, не предназначенное для жадных до сплетен зевак.

Он появляется на ее пороге невредим, румян и весел. Скорее, чтобы в очередной раз заверить любимую свою провидицу в том, что цел и не собирается издохнуть в безвестности в случайной подворотне, нежели, чтобы выведать подробности бед, которые ему готовят за углом неприятели. Но встревоженная Алис, открывшая ему дверь, очевидно сейчас не разделит его веселья. Он по-свойски проходит внутрь, не дожидаясь формальных приглашений.
– Мгновенье назад я собирался заверять тебя, что я в порядке. Но теперь меня волнует, в порядке ли ты, mon ange?
Лестрейндж перехватывает узкую девичью ладонь, пытаясь согреть ее холодные пальцы, и внимательно всматривается в лицо Дюмон.
– Расскажешь, что произошло?

Алис девять. Синеглазая юная леди похожа на птичку. Взрослые нарядили ее в красивое, но неудобное и тесное, платье, научили манерам и как правильно опускать глазки в пол. Но кого этим можно обмануть?! В этой милой пичужке жизни больше, чем во всех этих взрослых вместе взятых. Юного Рабастана ей не провести.
Он сопровождает миссис Лестрейндж в ее поездке по Франции этим летом. Ему тоже девять. Говорливый и галантный он очаровывает каких-то дальних тетушек комплиментами, а мужчин смышленый мальчишка подкупает своими мыслями. С Алис же можно наконец не корчить из себя породистого щенка на выставке.

В следующую их встречу им лет по двенадцать. Алис едва ли не выше его на полдюйма, и уже не так похожа на забавную, маленькую пташку. «Какой ты стала красавицей!» - успевает воскликнуть Рабастан за секунду до того, как тонкие руки веточки вдруг порывисто его обнимают. Кажется, мадам Дюмон успевает даже тихо укорить дочь за такую несдержанность. Но юный Лестрейндж шутливо оправдывает ее, сознаваясь, что тоже невообразимо соскучился.

Тринадцатилетняя Алис приезжает с семьей в Британию гораздо тише и скромнее, чем прежде. Рабастан снова на полголовы выше ее, и теперь болтает за двоих. Но это все еще его Алиса. Он знает, как рассмешить ее, и как разговорить. Знает, какой уголок их сада понравится Алис больше прочих мест, и что подарить ей на память во время внезапно несколько неуклюжих их прощаний в дальней восточной беседке.

Алис пятнадцать, и теперь в ее присутствии почти робеет Рабастан. Тот самый, который уверенно флиртует в школьных коридорах с самыми красивыми старшекурсницами старой школы чародейства и волшебства. Дюмон бесспорно всегда была красива. Но скорее так, как бывают красивы дети. За то же время, что они не виделись, Алис успела превратиться в девушку. И Рабастану стоит некоторых усилий сохранять свою невозмутимую легкость в их общении. Но они знают друг друга, кажется, целую жизнь. Последние пару лет они обмениваются письмами. Свои мысли о прекрасных ее ключицах и нежной шее старый друг искупает какими-то совсем детскими шалостями. Таскает ей из кухни пироги за спиной мадам Дюмон, которая излишне рьяно следит за фигурой дочери. За эти же пироги получает свое прозвище, которому еще не один год будет отчаянно, но не всерьез, сопротивляться.

Он заезжает во Францию перед долгим своим путешествием, чтобы повидаться с ней. Едва ли не ей одной летят его письма со всего света. Длинные, многословные, с привычно колкими шутками, и неизменными «соскучился по тебе невообразимо». Гораздо реже маменька получают сухую весточку, подтверждающую, что он не сгинул в далеких горах, не имеющих собственных имен.

Алис и Рабастан все так же редко видятся. Только письма упрямо преодолевают свой маршрут между Британией и Францией. Пока она не переезжает в Лондон.
Они оба давно не те, кем были когда-то. Но в этом даже есть свой шарм. Это и есть жизнь. Та самая, которую Рабастан почитает едва ли не как единственную настоящую ценность. Во всех ее истинных проявлениях, в красоте и уродстве. Ценность ее в скоротечности и непредсказуемости. Что проку накапливать пресные дни, окопавшись в надежной крепости. Время само по себе весьма безрадостное богатство. Вкус жизни кроется совсем в ином. Но трудно быть бесшабашным, когда твоя лучшая подруга то и дело подглядывает в будущее.

Рабастан упрямо не желает знать ничего заранее. Так теряется весь интерес. Даже если речь идет об опасности…особенно, если речь идет об опасности! Опасность и риск – отменное топливо. Но нежные девичьи организмы не всегда готовы мириться с подобной философией. И Лестрейнджу остается улыбаться, с любовью наблюдая, как суетиться личная его Сивилла.
– О, никогда не выходило! – шутливо льстит ей Рабастан, присаживаясь в кресло – Но без моей беспечности весьма унылое я являл бы собою зрелище. Я протестую!
Он откидывается на спинку кресла и продолжает наблюдать за Алис. Ее говорливость сгладила первое тревожное впечатление. Такая Дюмон уже вполне привычна.
Стоит лишь переждать. И по возможности убедить, что не лишишься головы в ближайшие пару недель.

Хотя не раз Рабастан был с Алис предельно откровенен. Он любит шутить, что планирует жить вечно, и до сих пор у него это отлично выходит. Но как бы его Ангел не пыталась его уберечь от всех бед и опасностей, однажды, с большой долей вероятности, ей это не удастся. Он не изменится, не станет домашним котом, чтобы жить в сытости и безопасности. Но он благодарен Алис за то, что она тревожится о нем. Хоть и предпочел бы, чтобы она не растрачивала себя на это так отчаянно.

Моя дорогая, добавь еще к списку
Я кайф получаю, когда падаю низко

Прирученный Алис, нетопырь привычно устраивается на плече Лестрейнджа разве что не на ночлег, вероятно усмотрев в нем последний оплот спокойствия в этой гостиной. Мышик, как Лестрейндж в шутку называет это бедовое нечто, и без того добавляет образу Рабастана комичности, но в совокупности со словами о Серьезности ситуации и том, что он больше не ребенок, и вовсе превращает происходящее в карикатуру. «Граф Дракула в часы досуга». Которого к тому же звонко отчитывает пылкая француженка.

Он позволяет ей выговориться, взирая на нее с ласковой улыбкой. Весь почти_покорность и внимание. Готовность являться на глаза, чтобы избавить от тревог, не подлежит сомнению. Готовность исправиться и быть в этой жизни хоть сколько-то более осторожным не предусмотрена.
– Я знаю, ма шери. – спокойно отзывается Лестрейндж, – И как ты можешь наблюдать, я здесь. Надежно пригвожден к твоему креслу зловещим порождением ночи и неумолимым твоим стражем, – он чуть скашивает взгляд на летучую мышь на своем плече, – Исключительно ради твоего спокойствия.

Письмо застало Рабастана в постели. Буквально, на краю чужого супружеского ложа. В жадных объятьях страстной женушки одного министерского чиновничка. Покидая которую, Рабастан и навлек на свою голову немного самой прозаичной и бытовой опасности. Раздосадованная леди метнула хрустальную вазочку в стену, и та разлетелась на осколки в дюжине дюймов от головы Лестрейнджа, вновь застегивающего пуговицы на рубашке, попутно смешливо осыпая свою пассию комплиментами и обещаниями вернуться так быстро, что она и не заметит. Иронично, но если Алис тревожила именно Эта опасность, то надо заметить, что без ее письма, тех самых призрачных шансов лишиться на время сознания, было бы меньше. Очевидно, порез он заработал там же, умудрившись его не заметить, пока ретировался. 

Алис склоняется к его лицу, и Лестрейндж становится неподвижен. Странное чувство, он словно одновременно каменеет, и в то же время словно натянутая струна – коснись и в тишину комнаты сорвется громкий и непрошенный звон.
Он смотрит ей в глаза, не позволяя взгляду скользнуть на острые ключицы. На губах слабая улыбка – полуусмешка.
– Я всегда тебя слушаю. – спокойно произносит он. «Как мало кого в этой жизни» - он оставляет при себе.
Даже за запахом заживляющего зелья он различает другой, привычный [любимый] запах. Так пахнет копна непокорных волос цвета воронового крыла на первый взгляд, и цвета горького шоколада в отблесках каминного огня.
Лестрейндж медленно моргает. Словно переворачивает какой-то свой собственный календарь, оставляя позади душную чужую спальню. И не сразу замечает, как изменилась в лице Дюмон. О, он знает этот взгляд. Он ждет. Терпеливо и покорно. Судя по ее лицу, ничего хорошего. Даже Мышик, что-то почуяв, неловко вспархивает с его плеча на спинку кресла. Подальше.
Не произнося ни слова, Лестрейндж бережно и медленно перехватывает ее холодную руку и касается губами пальцев, словно пытается разбудить ее от плохого сна. Хотя не нужно быть ясновидцем, чтобы понимать: причина ее дурных видений – он сам.

Моя дорогая, одно неизменно
Ты ходишь по краю, я лезу по стенам

Возьми мои вещи, сложи их в коробку
Где долгие речи о жизни короткой

Лестрейндж усмехается. Слушать и делать все по-своему – было его жизненной философией сколько он себя помнит. Показное бунтарство ничего не стоит. Свобода кроется совсем в ином. У него нет цели дурить Алис. Нет даже цели казаться кем-то иным в ее глазах. Скорее это попытка сберечь ее покой. Невообразимо наивная, когда твоя подруга знает о тебе едва ли не больше, чем ты сам.
Великие правители любили держать при себе личных провидцев, которые предостерегали их об опасностях действий и принятых решений. Рабастан же напротив упрямо не желал заглядывать вперед. Так терялся весь интерес. Кучка лишних дней, лет или даже десятилетий не стоят ничего, если провести их придется, опасаясь за собственную шкуру заранее и на всякий случай. Лестрейндж верил в судьбу. И верил в ее благосклонность. Но не боялся ни смерти, ни расплаты за былую свою неуязвимость.

Лестрейндж завороженно провожает сбегающие по ее щекам слезинки, и не нарушает повисшей тишины. Что могло настолько ее расстроить? Что-то связанное с ним? Он все еще не желал бы этого знать. Но Алис тут же подтверждает его догадку. Хочешь ты заглядывать в будущее или нет, когда ты уже предупрежден, не так просто от этого отмахнуться.
У старушки Судьбы всегда есть любимчики, и он любимейшее из ее чад. Рабастан куда больше встревожен состоянием Дюмон. Он медленно и аккуратно притягивает ее к себе и непозволительно вольно усаживает на свои колени, оплетая ее руками в районе талии. Оказавшись за ее спиной, он устраивает подбородок на ее плече. Теперь ей не поглядеть выражение его лица, которое едва заметно теряет прежнюю насмешливую беззаботность. Он сплетает их пальцы, и ласково целует ее в висок в пародии на какой-то успокаивающий жест.
– Все будет хорошо, – выдыхает он с улыбкой, которая слышна даже в голосе, – Я непростительно живуч, ma cherie!

Кажется, даже со спины он может чувствовать, как колотится ее сердце. Чувствует, как разливается тепло в его собственной груди. Но когда Алис заводит речь о «делах», Рабастан ощутимо деревенеет. Трогательной его пташке не место даже рядом со всей этой грязью. Он уже достаточно рискует ей, выставляя в обществе на показ свои к ней даже самые дружеские, нежные симпатии.
– Эти дела тебя касаться не должны, – произносит он очень спокойно и не зло, но в голос его закрадывается холодная сталь.