Беатрис любила Францию, любила родину и мелодичный тон родной речи. Франция жила в её сердце, в каждом вдохе, в каждом слове, что слетало с её губ. Беатрис любила родину так, как можно любить что-то неразрывно вплетённое в душу: неосознанно, но глубоко, неизменно. Она жила на чужбине уже столько лет, что любой другой давно бы почувствовал себя своим, но для неё Англия всегда оставалась просто местом, где она находилась, а не тем, к чему принадлежала. Она понимала, что здесь она вышла замуж, впервые стала матерью и вступила во взрослую жизнь, именно в Лондоне ее будущее, но сердце бесповоротно отдано родному Парижу. Город влюблённых — это её юность, беззаботность и одни из самых лучших лет жизни молодой волшебницы.

Она говорила на английском безупречно — чётко, уверенно, без запинок, но стоило закрыть глаза, и в каждом звуке слышалась тень её истинной сущности. Французский акцент — мягкий, изящный, упрямо пробивающийся сквозь годы практики — был для неё чем-то привычным. В нём звучала не просто обыкновение, но тёплые воспоминания: голос матери, читающей ей сказки перед сном, пение птиц на рассвете в родовом поместье, первый вальс, исполненный в зале, где отражался солнечный свет. Англия могла забрать у неё многое — привычный образ жизни, возможность ежедневно видеть родные улицы, даже иллюзию беззаботности. Но она не смогла вырвать из неё то, что делало её собой. Ей до боли хотелось познакомить своего единственного сына с миром, к которому она принадлежала. Её воспитывали иначе: мягче, добрее, менее строго. Если Дюран не давал спуску мальчику, то она старалась баловать его хотя бы крохами своего внимания, ведь им так редко удавалось побыть наедине… Беатрис могла пересчитать по пальцам, когда они навещали Францию без него. Супруг редко любил оставлять их одних, считая, что даже малейшее вмешательство в воспитание может испортить «плоды его трудов».

Мадам Розье молча выслушивала Дюрана в такие моменты, задумчиво вращая бокал шардоне в тонких пальцах. Без вина никак не обходилось. В те мгновения она напоминала статую – безмолвную, непроницаемую, но отнюдь не покорную. Мерлин, как же он был невыносим, когда начинал поучать её жизни, читать лекции, делать вид, будто его слово – истина в последней инстанции. Беатрис прекрасно знала, за кого выходила замуж. Её предупреждали, она осознавала все риски, готовилась к любому повороту, но одно дело – понимать, а совсем другое – проживать это день за днём. Но молчание не значило покорности.  О, нет. С её стороны это была тихая, изощрённая борьба. Её оружием была выдержка, а силой – умение тонко играть на слабостях супруга. Она не поднимала голос, не устраивала сцен – зачем, если можно достичь большего без единого лишнего слова? Достаточно было правильного взгляда, легчайшей тени печали в глазах – и его суровость начинала трескаться. Беатрис знала, как разговаривать с Дюраном. Когда подталкивать, когда осекать, когда молчать, заставляя его задуматься.

Но даже ей порой казалось, что это шахматная партия, в которой слишком много ставок. Она не могла позволить себе проиграть – на кону был Эван. Её сердце, её кровь, её рана, едва затянувшаяся. Мальчик, которого она принесла на свет в муках, рискуя собственной жизнью. Нет, её муж мог иметь тяжёлый характер, строгие взгляды и твёрдую руку, но сердце Беатрис оставалась за ней. Она могла уступить в чём-то, могла позволить себе шаг назад, но не в том, что касалось эмпатичности сына. В этом она была непреклонна.

Она не питала иллюзий, но знала, что даже у Дюрана просыпалась совесть. И пусть он скрывал это за маской суровости, Беатрис видела в нём больше, чем кто-либо. И именно это позволяло ей вести их бесконечную партию – сдерживая, направляя, незаметно склоняя чашу весов в нужную сторону. Пусть она отдала ему свою жизнь и посвятит её без остатка, но она не посмеет отказаться от души, которую зародила под сердцем.

– Mon coeur, tu veux de la glace? – разумеется, что это был её родной язык. Всегда будет, покуда она заглядывает в эти невинные глаза. – Выбирай любое.

*Моё сердце, хочешь мороженого?

Отредактировано Beatrice Rosier (2025-03-07 20:43:13)

Молодая женщина какое-то время пристально смотрела на своего сына, почти выжидающе, надеясь, что сможет его порадовать хотя бы этим, ведь Дюран совсем не щадил бедного мальчика. Материнское сердце разрывалось каждый раз, когда она слышала плачь пятилетнего ребенка, которого ругал взрослый мужчина за одно неправильно произнесённое заклинание. Беатрис недоумевала в силу природной мягкости, присущей большинству представительниц прекрасного пола: какая, черт возьми, разница, когда он рос в семье чистокровных магов? Это не означало, что у него всё должно получаться по умолчанию. Для чего же им тогда знаменитая школа Хогвартс, которой англичане так гордились? Беатрис не смела занижать достоинства этого учебного заведения, но душа всегда тянулась к своему, поэтому она была убеждена, что Шармбатон всё-таки был немного лучше. Всё же их споры в отношении этого вопроса были беспощадны, ведь француженка упрямо старалась отстоять капельку свободы для своего первенца. Хотя бы до тех пор, пока он не пойдет в школу, и пусть это счастье он познает сейчас, когда их никто не видел. Розье знала, что когда-то этот детский блеск в глазах угаснет, но не позволит этому произойти так скоро.

— Какой ты молодец! Прекрасный выбор, юный Лорд, — проговорила шутливо Беатрис, когда они оказались внутри старого магазинчика. Она бывала здесь еще в детстве, а теперь пришла со своим сыном. Жизнь течет удивительно быстро, не правда ли? Она гордилась тем, как Эван бегло разговаривает на французском, прилагая большие усилия, чтобы малолетний бунтарь не забыл родной язык своей матери. Впрочем, он был на редкость послушным ребенком. По крайней мере, у неё никогда не возникало с ним проблем. Они всегда находили общий язык без особых усилий. Беатрис чувствовала, если мальчика что-то мучает. Это и принято называть материнским инстинктом, так? — Малина очень вкусная. А ещё полезная, как и все ягоды. Помнишь, мы говорили об этом?

Мороженщик смотрел на картину перед собой с той самой привычной улыбкой, что, казалось, никогда не покидала его лица. Сколько Беатрис себя помнила, этот человек всегда излучал добродушие — не было в нём ни хмурости, ни раздражения, ни даже усталости, которую так часто можно было увидеть на лицах торговцев. Она не знала, была ли эта приветливость искренней, или же он просто мастерски скрывал истинные эмоции, но ей нравилось думать, что он действительно счастлив, занимаясь любимым делом. Или, возможно, он просто достиг той удивительной гармонии, о которой она пока могла только мечтать.

— Monsieur Gérard, s'il vous plaît, deux boules, — мягко произнесла она, прекрасно понимая, что снова балует Эвана. В обычных обстоятельствах, если бы Дюран только узнал, чем она занимается, он бы непременно отчитал её за такую своевольность — посмела накормить ребёнка сладким! Какой ужас. Но что ещё ей оставалось, когда сын унаследовал её любовь к десертам? Да и разве можно было отказать, видя, как его глаза вспыхнули радостью при одном только упоминании мороженого?

— Конечно, mon petit, я ведь твой верный соучастник в этом преступлении, — с лукавой улыбкой ответила бывшая Эйвери, наклоняясь чуть ближе, будто делилась важной тайной. Затем, не удержавшись, с нежностью потрепала мальчишку по голове, растрепав аккуратно уложенные волосы. Ну и что с того? Хватит с него на сегодня этих идеальных причесок. — Encore une chose, s'il vous plaît…

Месье с привычной сноровкой наполнил хрустящие вафельные рожки ароматным, чуть подтаявшим мороженым, аккуратно сформировав два ровных шарика. Беатрис наблюдала за этим с лёгкой задумчивостью, впитывая в себя атмосферу — запах свежего теста, горячего шоколада и цветущего жасмина, доносящийся с близлежащих балконов.

— Voilà, mademoiselle, — с той же неизменной улыбкой произнёс мороженщик, протягивая ей заказ.

Беатрис легко взяла один из рожков, а второй передала сыну. Затем, не торопясь, она достала из сумочки несколько галеонов — суммы, которой было больше, чем достаточно, чтобы оплатить покупку. — À la patience. Merci pour votre travail.

Он недоверчиво посмотрел на неё, но не стал спорить — лишь кивнул, принимая её благодарность так, словно она была для него дороже любых денег. Женщина улыбнулась ему в последний раз, прежде чем развернуться и шагнуть обратно на солнечную мостовую, вдыхая тёплый воздух Парижа.

— Что скажешь? — обратилась она вновь к младшему Розье. — Вкусно?

*Месье Жерар, пожалуйста, два шарика.
*Мой маленький.
*Еще одно, пожалуйста.
*Готово, Мадмуазель.
*За терпение. Спасибо за Ваш труд.

Отредактировано Beatrice Rosier (2025-03-11 11:49:06)