Его обнаружили слишком рано. Погоня. Не успел послать за помощью. Летящие в разные стороны заклятия. Не может пошевелиться. Его тащат по земле. Боль. Темнота. Обрывки воспоминаний хаотично всплывали во сне, заставляя снова и снова переживать моменты, в которых егеря хватают его и грубо волочат куда-то, закидывают в клетку, как зверя, и вырубают очередным заклятием. Сквозь сон он чувствовал холод и неровность каменного пола, словно давящего на него, но снизу, ощущал тупую, ноющую боль в спине и ногах, за которые его волокли по земле, устланной торчащими корнями. Лицо и ладони саднило от порезов, а голова трещала так, будто по ней по очереди скакала дюжина кентавров. Он буквально чувствовал, как его толкают в ушибленное плечо, и насколько это живо ощущалось в его болезненном бреду, что стон сам невольно вырывался из охрипшего горла, заставляя Джона окончательно проснуться.
"Это уже не сон!" - подумал он, слыша как будто бы знакомый голос. Лежа спиной к нарушителю своей беспокойной дремы, Джон открыл глаза и поморгал несколько раз, чтобы привыкнуть к темноте. Он прекрасно помнил, что в клетке был один, но сейчас с ним находился кто-то еще, и трудно понять, хорошо это или плохо, пока не узнает кто. Аккуратно попробовав пошевелить ногами и руками, он выяснил, что переломов нет, поэтому можно пониматься. Не с первой попытки, но Джон встал на ноги, одновременно разминая затекшие от долгого нахождения в одном положении части тела, благо размеры клетки позволяли, и медленно повернулся к своему "другу" по несчастью. Он хотел было пошутить, сказав, что спящих красавиц будят совсем иначе, но слова так и не сорвались с потрескавшихся губ. Джон лишь беззвучно открывал и закрывал рот, как рыба, выброшенная на берег, с такой же беспомощностью во взгляде.
Первой мыслью было то, что он умер и попал в ад. Но тогда почему он видит его? Значит, в рай? Но в раю, однозначно, светлее. Тогда это галлюцинация? Его опоили галлюциногенами? Или все же слишком сильно приложился головой к камню? И ПОЧЕМУ ОН ТАКОЙ... ВЗРОСЛЫЙ? Воздуха стало катастрофически не хватать, Джон начал задыхаться, заставляя грудь часто вздыматься и опускаться в попытке получить больше кислорода. Глаза покраснели от напряжения и наполнились слезами, предательски заблестев в тусклом свете стоящей поодаль лампы. Пальцы рук задрожали, и Джон невольно сделал два шага назад, уперевшись спиной в стальную решетку.
- Этого не может быть... - прошептан он, резко смахивая слезы с глаз и сменяя растерянное выражение лица на сосредоточенно-злое. - Ты не он! СКАЖИ, ЧТО ТЫ НЕ ОН!
Джон ошалело пялился на мужчину перед собой, отчетливо видя в его недобром лице черты Сэмюэля Эттвуда, своего старого школьного друга, который умер еще ребенком от нападения оборотня. Но такой схожести со случайным человеком быть просто не могло. Это точно он! Но почему, он имп побери, жив? Ответ был очевиден, но Джон отказывался принимать его, не хотел верить. Только отрицать явственное было слишком глупо, ведь укушенный в полнолуние может выжить только в одном случае... И если перед ним действительно Сэм, то почему за столько лет он ни разу не пришел? Почему не попросил о помощи? ПОЧЕМУ? И здесь все оказалось предельно просто и понятно, - она ему была не нужна, он был не нужен.

Отредактировано John Dawlish (2025-04-09 19:15:01)

Подпись автора

Бронь камер в Азкабане по камину

Джон смотрел в упор, откровенно разглядывая Сэма, буквально изучая его такими обезумившими глазами, какими смотрят на что-то завораживающе-пугающее. Но Долиша это не волновало, - перед ним только что воскрес человек, которого он считал мертвым много лет, которого оплакивал долгое время и о котором не раз вспоминал за всю свою некороткую жизнь. Столько вопросов обрушилось на него в один момент. Кого они хоронили в тот день? Почему родители соврали? Где он скрывался все это время? Знала ли Аврора о том, что он жив? Думал ли Сэм хоть раз о том, чтобы выйти на связь? Убивал ли он людей?.. И еще множество других, из-за которых у Джона закружилась голова. Он медленно сполз по металлическим прутьям, усевшись на пол и уставившись куда-то в пустоту. Голова теперь готова была разорваться от противоречий, а грудь - от нахлынувших чувств. А он все тот же, но совсем другой... Узнавать в чужом взрослом мужчине черты школьного друга, различать давно позабытые жесты и повадки, слышать его огрубевший голос с все еще различимыми интонациями было невыносимо. Невыносимо именно от того, что Долиш давно потерял надежду, пережил, смирился, но сейчас понял, что все было зря. И зря не потому что Сэм жив, а потому что он не заслуживал всего этого. Он так легко отказался от прежней жизни и своего лучшего друга, что Джон почувствовал себя невероятно глупо, просто мальчишкой, который таскался везде за ним, но при первом же серьезном испытании предался забвению, как ненужная безделушка.
Только откуда в новом Сэме вся эта неподдельная кротость, этот виноватый взгляд, опущенная голова и скованные в нерешительности плечи? Он просто не ожидал этой встречи, потому что ни разу ее не представлял, ни разу не думал о том, что скажет и как поведет себя. А Джон думал. Он воображал тысячу раз, видел сотни снов о том, как все это окажется лишь глупым недоразумением, как он кинется к нему и заключит в самые крепкие объятия, как рассмеется и обиженно ударит кулаком в плечо, наиграно недовольным тоном упрекая в том, что тот заставил изрядно поволноваться. Только вот ноги онемели, а руки все еще дрожали, и Джон вопреки всей радости не чувствовал желания обнять Сэма. И в то же время он жаждал наброситься на него, уткнуться в шею и стиснуть руками до хруста костей. От этих противоречий начало тошнить.
- А может, ты никогда и не был им? - перевел уставший взгляд на Сэма Джон, когда тот растерянно, но все-таки ответил на риторический вопрос.
В следующую минуту Джон вздрогнул, услышав свое имя, тут же невольно смягчив взгляд. Вся его спесь и обида вмиг пошатнулись, пав перед таким родным и теплым обращением. Разумеется, он тоже узнал его, само собой, он удивлен и потрясен этой встречей. Может, все было не так, как представил себе Джон только что? Вдруг, Сэм просто не мог сообщить о себе? Оказался в плену? Не разрешали родители? Не хотел втягивать в свои проблемы тринадцатилетнего мальчишку? А потом просто решил оставить все как есть? И тут Джон снова разозлился, поняв, что мальчишкой он перестал быть очень давно, но за помощью к нему так никто и не пришел. А это могло означать две вещи: Сэм не нуждался в помощи Джона, или же оборотень не мог обратиться к аврору. Оба этих суждения казались ужасными, потому что делали двух друзей детства непримиримыми врагами.
И вот оно. То самое слово, которое должно было перекрыть все переживания и страдания, все обиды и печали. Но этого не произошло. Простого "прости" было невозможно мало, чтобы оправдать все, что было и все, что есть. Джон так устал, что уже не понимал, что чувствовал, и что должен был чувствовать. Он одновременно хотел дать Сэму по лицу и обнять всего, но вместо этого сидел на полу, изнуренно смотря на бывшего друга.
- Сэм... Или как тебя теперь зовут? - одарил ставшим вдруг спокойным взглядом своего оппонента Джон, все же не устояв перед его смятенным видом. - Я пропущу ту часть, когда был мальчишкой и не понимал, как все вышло, и сразу перейду к тому, как стал взрослым, увидел тебя и не понимаю, как ты оказался жив.
Джон поднялся на ноги, теперь он чувствовал, что может стоять наравне с ним. Теперь он вправе потребовать объяснения всему. Не то, чтобы они могли что-то исправить, но без них он просто сойдет с ума. Бежать Сэму было некуда, да и торопиться тоже, а молчать уже глупо.
- Двадцать три года... - голос Джона дрогнул, а глаза вновь заблестели. Трудно было сохранять хладнокровие, да и кому оно нужно сейчас? - Я похоронил тебя... Где ты был все это время?! Почему?.. Почему так тяжело до сих пор?
Джон перешел на шепот, чтобы не выдавать рвущихся наружу слез.

Подпись автора

Бронь камер в Азкабане по камину

По взгляду Сэма, устремленному прямо в глаза, Джон отчетливо видел, как тот искренне сожалел, только оставалось понять, из-за чего. Сокрушался о том, что не признался сразу, или о том, что они все-таки встретились и теперь ужасная правда вышла наружу? Наверное, и о том, и о другом. Из-за этого Джон чувствовал себя ужасно, но за одно он был благодарен, - за то, что Сэм больше не прятался, не делал вид, будто ничего не понимал, а наконец, открыто смотрел в лицо. В этот момент Джона поразила одна скверная мысль. По сути, времени с последней встречи прошло намного больше, чем они успели провести вместе, и никто никому не обещал вечной дружбы. Несколько лет в школе, проведенные вместе, не давали права Джону требовать сейчас что-то от человека, который решил прекратить общение и не пытался его возобновить ни разу за все двадцать три года. Сэм ничего не должен был Джону, и его право на собственную жизнь, на выбор, на желание исчезнуть следовало уважать безоговорочно. Головой Джон понимал, что сейчас они совершенно чужие друг другу люди, несправедливо и глупо устраивать спектакль с громкими фразами о разочарованиях и боли. Что было, то было, но сердце вновь и вновь заставляло все тело дрожать от негодования и обиды. Если бы Сэма просто вырвали из его жизни, он страдал бы сильнее, но и забыл бы быстрее. Однако этого не произошло, рядом оказалась Аврора, его плоть и кровь, его продолжение. Именно благодаря ей Джон держался, но по этой же причине долго не мог отпустить друга, наконец, решив, что успокоился, но возможно, где-то глубоко в подсознании так и не сделав этого. Зато теперь он, наконец, понял, почему не смог, ведь чувствовал, что Сэм еще жив.
Еще несколько секунд молчания, в которые Джон, казалось, не дышал, и Сэм сдался, смиренно озвучив свое согласие на все разъяснения. Джон шумно выдохнул и несколько раз глубоко вдохнул, чтобы справиться с вновь накатившими эмоциями. Странно, как все вокруг вдруг перестало иметь значение и ушло даже не на второй, и не на третий план. Клетка, в которой им не посчастливилось оказаться в этот день, отсутствие волшебных палочек, даже смертельная опасность, грозившая им в любой момент, пока они искали призраков прошлого, - все стало неважным, когда появилась возможность найти ответы на вдруг обвалившиеся лавиной вопросы.
Сделав шаг назад, Джон снова прижался к решетке, не уверенный в том, что, слушая исповедь, сможет сохранить хладнокровие. Сэм говорил тихо, но каждое слово буквально оглушало, будто, сжимая грудь стальными тисками. Джону и в голову не могло прийти, что Эттвуды способны на подобное, что мнение каких-то людей окажется для них важнее сына, который больше всего в тот момент нуждался в их любви и поддержке. Теперь стало ясно, почему Сэм не рассказал Джону, ведь откуда ему было знать, что друг не поступит так же, если родные люди отвергли? Как они вообще могли ставить его перед выбором? Лицо Джона из сочувствующего и переживающего по мере рассказа Сэма становилось  жестче и ожесточеннее. Не было никакого выбора, они весьма искусно выгнали его, не желая брать на себя ответственность, а спихнув ее на ребенка. Только Сэм не чувствовал этого и, к большому удивлению Джона, ни в чем не винил родителей.
Джон опустил взгляд, уставившись в грязный пол в попытках сопоставить все факты и осознать услышанное. Странный мальчик на похоронах, - Джон ощущал в нем что-то знакомое. Закрытый гроб, - теперь все ясно. Странное поведение мистера Эттвуда, злость Авроры... Джон продолжал слушать Сэма, снова и снова вспоминая похороны, все разговоры с Авророй после, теперь видя истинную суть тех событий и настоящую печаль сестры Сэма. Она все знала, но ни разу даже не намекнула. Это была не ее тайна, но им побери!..
- Они... не должны были... так себя вести, - Джон, наконец, поднял на Сэма встревоженный взгляд, с трудом подбирая слова, чтобы не быть грубым, - Медицина не стоит на месте, сейчас есть зелье, которое помогает сохранить сознание в полнолуние. Ты можешь вернуться и жить открыто.
Джон начал задыхаться от собственных переживаний, он говорил вполне нужные вещи, но ему казалось, что он несет несусветную чушь, и Сэму все это давно известно, только вот совсем не нужно. На самом деле, не об этом Джон хотел говорить, но после откровений Сэма ему казалось, что его страдания сущий пустяк, и требовать объяснений сейчас было бы по-детски эгоистично. Узнав правду, Долиш понял, что решение Сэму далось крайне трудно, а откровения с другом лишь затормозили бы осуществление задуманного, Сэм знал, что Джон отговорил бы его, поэтом оборвал все на раз. И это логично. Но прошли годы, и оба они перестали быть детьми...
- Почему ты не нашел меня? Потом. Ни разу не попросил о помощи, а я мог бы помочь! - Смягчил тон голоса Джон, все же задав один из терзающих его вопросов.

Подпись автора

Бронь камер в Азкабане по камину

Ни единого раза Джон не слышал от Сэма не то, чтобы грубого слова, но даже сурового тона. Друг всегда разговаривал с ним ласково, порой даже снисходительно, а иногда с доброй насмешкой, но никогда не позволял себе повышать голос или отчитывать, несмотря на немалую для того времени разницу в возрасте и даже не взирая на излишнюю навязчивость юного Долиша. Словно отрезвленный резким утверждением, ставящим точку на дальнейшей критике родителей Сэма, Джон выпрямился, заметно изменившись в лице. Став серьезнее и утратив теплоту во взгляде, Джон с тревогой и некой осторожностью взглянул на человека перед собой. Перед ним стоял взрослый мужчина, давно смирившийся со своей участью, а возможно, даже полюбивший этот отчужденный, непредсказуемый и полный опасностей образ жизни. Наверняка, он почти и не помнил, каким был раньше, ведь этот образ милого и доброго парня с Хаффлпаффа застыл навеки лишь в памяти Джона. Теперь Сэм, приумножив свою силу, стал жестким, властным, непокорным, с диким блеском в глазах, который Джон заметил лишь сейчас. Отрезвление оказалось как нельзя кстати, - заметив перемены в бывшем друге, Джон не хотел выглядеть сожалеющим и тоскующим мальчишкой, не готовым отпустить прошлое. Теперь он понимал, что разговор стоило выстраивать аккуратно: никакого осуждения, печали и ностальгии. Сэм уже давно отпустил все это, а эмоции Джона ему ни к чему. Уже ни к чему.
Джон продолжал молча наблюдать за все еще не ставшим чужим человеком, чтобы дать ему возможность постепенно отвечать на вопросы, которые, как с благодарностью отметил Джон, Сэм не проигнорировал, хотя мог. Зелье гордый оборотень испытывать не собирался, это стало ясно из неопределенного и даже разочарованного тона не по годам огрубевшего голоса. С момента, как Джон увидел Сэма, смутное осознание чего-то безнадежного и необратимого постепенно накрывало его, но призрачная надежда еще трепыхалась где-то в самой глубине, заставляя искать в отчужденном взгляде просветление. Но понимание вдруг обрушилось лавиной отчаяния. Все ты знаешь, Сэм Эттвуд! Джон не моргая смотрел на мужчину перед собой, словно боясь закрыть глаза и потерять остатки мнимой веры в то, что Сэм не кровожадный оборотень, осознанно не желающий бороться с первобытными инстинктами, а жертва обстоятельств, все еще не понимающая, как быть дальше и какую сторону принять. Только взгляд Сэма, хоть и смягчившийся, кричал громче любых слов.
Дальнейшие рассуждения Сэма оказались непоколебимо логичными и правильными, казалось, Джон снова ощутил на себе его заботу и проницательность. Но если в детстве это было необходимо, то позже Джон способен был сам решать за себя. И Сэм это понимал, но либо действительно не хотел портить жизнь и добавлять проблем, либо уже не нуждался ни в ком из своей прошлой позабытой жизни. И снова ни в том, ни в другом обвинять его было нельзя.
Наконец, опустив глаза, Долиш обреченно откинулся на решетку в попытках воспринять услышанное, тщась за несколько секунд осмыслить тяжелейшее решение, понять мотивы, успокоиться и смириться. Только сделать это было невозможно. От напряжения и груза мыслей на лице Долиша отразилась гримаса боли, и теперь он уже не видел смысла скрывать свои истинные эмоции. В конце концов, он никогда не делал этого перед Сэмом. Боль, которую ощутил Джон, оказалась болью мгновенного прозрения и согласия. Сейчас Джон понимал, что Сэм ушел не только потому, что его заставили, он ушел, чтобы дать возможность остальным жить нормальной жизнью. Знай Джон о том, что случилось, то пошел бы вместе с Сэмом, он бы убежал из дома. Сэм не мог этого допустить. А потом уже не имело смысла вклиниваться в устоявшийся быт, ведь их дороги слишком сильно разошлись, и теперь, как догадывался аврор, они с другом оказались на противоположных баррикадах. Можно сколько угодно думать о том, что могло бы быть, если бы родители оставили сына, если бы он начал принимать лекарство, но какой в этом смысл?
- Ты всегда оберегал меня, - смиренно улыбнулся Джон, отрываясь от металлических прутьев и делая шаг вперед, - но теперь этого делать не нужно. Мне трудно это признавать, но получается, я должен сказать тебе "спасибо"? Только сделать я этого не могу. Пока что.
Лицо Джона сделалось опечаленным. Шок от воскрешения друга и злость от отчуждения прошли, а радость, еще не полностью ощутимая, пока не могла выйти наружу из-под тяжести грусти и сожаления.
- А насчет чудовищ... Ты же знаешь о моей профессии? Я скажу тебе, что чудовищ я повидал немало, кое-кого я не смог бы назвать человеком, хотя все они несомненно люди. Не физическая оболочка определяет тебя, а твои мотивы и намерения. В Министерстве есть стажер, ты слышал о нем, я не чувствую от него опасности. И не только я... - Джон запнулся, проглотив подступающий комок в горле, потому что разговаривать с живым призраком оказалось тяжелее, чем он мог себе представить. - Как сложилось, так сложилось, уверен, на тот период у тебя не было другого выхода, ты поступил, как мог, как считал нужным. Ты был ребенком, наконец! Но времена меняются, люди меняются, и теперь у тебя есть реальный выбор. Этот Пикарди просто трус и узколобый остолоп. Нельзя мириться с таким вызовом и потакать ложному восприятию!
Джон понимал, что личность, создававшуюся двадцать три года, не перекроить одним громким призывом, что он, Джон, наверняка, уже давно не авторитет для Сэма, а слова эти друг слышал ни раз от разных людей, но уже не мог остановиться, ибо эмоции стали захлестывать.
- Беззаконие творится не только среди ликантропов, раз уж на то пошло, нельзя грести всех под одну гребенку, поверь, не все думают, как Пикарди...
Все же заставив себя замолчать, Джон сделал большой, тяжелый вздох. Он не понимал, чего хотел добиться, не знал, что ему делать. Взглядом обведя помещение, он впервые задумался над тем, что они с Сэмом в ловушке, и сейчас гораздо важнее заняться их освобождением, но столько вопросов мучили его, столько невысказанных мыслей роились в воспаленном разуме! Кто знал, увидятся ли они еще когда-нибудь после этого вечера...

Подпись автора

Бронь камер в Азкабане по камину

Взгляд Сэма выражал сожаление, но не о сделанном выборе и не об упущенных возможностях, он жалел Джона с его наивным восприятием мира и с его извечной глупой верой в добро и в людей. На самом деле, с детских времен Джон успел утратить всю свою наивность, обзаведясь аврорской паранойей, скептицизмом и подозрительностью. Но как и у любого человека, у него остались слабости. Если дело касалось близких и любимых людей, вся логика шла фестралу под хвост. Только Сэму всего этого было не нужно. Слова аврора привели его в острое раздражение, вызвав мгновенное отчуждение, от чего воздух вокруг, словно, резко остыл. Джон незаметно поежился от ставшего вмиг ледяным, почти звериным взгляда Сэма. Несогласие бывшего друга тут же оказалось понятным. Обида и гордость не давали ему мириться с условиями, которые выставлял ему мир волшебников. Не шансом жить нормальную жизнь, а именно условиями сосуществования казалось ему "спасительное" зелье. Детская обида на весь мир переросла в ненависть и Мерлин знает во что... Джон не хотел даже мысли допускать об этом, он был еще не готов к максимальному пониманию происходящего. Да и мозг, переполненный тяжелыми мыслями, сильными эмоциями и глубокими воспоминаниями, не способен был анализировать и осознавать что-то, кроме сиюминутной реальности.
Сэм снова заговорил, но голос его низкий, вкрадчивый, наполненный негодованием зазвучал устрашающе. Спорить и опровергать казалось теперь бесполезным. Пока что, а может и вообще. Джон открыл было рот, чтобы по меньшей мере, выразить свое несогласие, но понял, что и это лишнее. Они оба останутся при своем мнении, они оба уже никогда не найдут точек соприкосновения и они оба уже не смогут воспринимать друг друга, как раньше. От этого  постижения сдавило грудь, но Джон не подал виду, лишь горько улыбнувшись.
- Давай... - глухо отозвался он, стараясь подавить подступившие чувства. Насильно заставляя себя переключиться, Джон начал осматривать вокруг. - Нет, это клетка не для троллей, мы попались к браконьерам.
Джон кивнул на капканы и сети, висевшие на стене. Затем взгляд скользнул по заляпанному столу, и тут настроение немного улучшилось.
- Палочки, наши палочки вон там. Осталось придумать, как их забрать.
Джон нахмурился, задумавшись на несколько секунд, а потом заговорщицки взглянул на Сэма.
- Моожеет, раскачаем клетку? Ну знаешь, опрокинем ее на один бок, тогда станем ближе к столу, до палочек можно будет дотянуться рукой.
Работать нужно будет сообща, сложно было представить, насколько Сэм готов был к совместному взаимодействию. А может, у него были другие идеи?

Подпись автора

Бронь камер в Азкабане по камину