Мир, в котором она жила, отличался удивительной жестокостью по отношению к тем, кто не вписывался в привычные рамки. Здесь не прощали инаковости — её либо искореняли, либо вынуждали замаскироваться под общепринятые стандарты. Беатрис росла во Франции, среди лёгкости, свободы и тонкого искусства дипломатии, но большую часть своей сознательной жизни провела в Англии — стране, где магическое общество словно застывало в веках, боясь перемен. Она и сама не заметила, как постепенно подстроилась под консервативные взгляды местных аристократов, как начала оценивать мир более придирчиво, сквозь призму традиций и ожиданий. Поначалу ей казалось, что это просто необходимость — адаптироваться, вписаться, соответствовать, чтобы не стать мишенью для осуждения. Но с годами это стало чем-то большим. Она привыкла смотреть на окружающих с осторожностью, просчитывать каждый шаг, взвешивать каждое слово, хотя душа всё ещё тянулась к чему-то другому, более легкому и эфемерному. Почему-то ей казалось, что, не будь её супруг Пожирателем, их жизнь могла бы сложиться совершенно иначе. Возможно, не было бы постоянного напряжения, не было бы скрытых взглядов и недосказанностей, не было бы тех тяжёлых вечеров, когда он приходил домой, пропитанный запахом чужой крови и смерти.

Она никогда не спрашивала, где он был и что делал, — знала, что ответы не принесут облегчения. Но иногда, в моменты слабости, когда он засыпал рядом, она ловила себя на мысли, что всё могло быть по-другому. Что, несмотря на всю боль, которую ей приносила его деятельность и его поступки – она до последнего будет, пока ещё раненое сердца гулко билось в груди. Может быть, он не смотрел бы на их сына, как на будущего наследника идеалов, которые она ненавидела всей душой. Может быть, ей не приходилось бы притворяться, скрывать страх за маской хладнокровия, играть в эти бесконечные шахматы с человеком, которого она любила, но которого не могла до конца принять таким, каким он был. Она знала, что это бессмысленные мечты. Дюран был тем, кем был, и никакие "если бы" не могли изменить прошлого. Но в те редкие минуты, когда он позволял себе быть просто мужчиной, а не приспешником целей Темного Лорда, она видела тени той жизни, которой у них никогда не будет.

Если сравнивать англичан с французами, разница была очевидна. Потомки революционеров, наследники идей свободы, равенства и братства жили полной грудью, наслаждались моментом, умели ценить жизнь во всех её проявлениях. Их не сковывали жесткие рамки, они позволяли себе чувствовать, позволяли себе дерзость. Английская же аристократия жила по другим законам — строгим, неизменным, почти догматичным. Здесь ценили род, положение, чистоту крови и соблюдение традиций, передаваемых из поколения в поколение, словно священный завет. Беатрис всегда ощущала себя где-то между этими мирами, филигранно балансируя на грани. Французская часть её натуры жаждала лёгкости, стремилась к красоте и гармонии, но английская реальность требовала осторожности и жёсткости. Иногда ей казалось, что она запуталась в этой двойственности, пытаясь найти равновесие между тем, что принято, и тем, что действительно важно. И отдушину она находила в рисовании картин: уж это у неё никто не отнимет.

— Здравствуйте, — проговорила женщина, когда молодая волшебница появилась перед ней. Беатрис чуть заметно улыбнулась, сделав приглашающий жест рукой, указывая на покрытую бархатной тканью картину, которую принесла с собой в эту кофейню. Когда Лили Поттер попросила у неё написать картину на заказ, Беатрис сначала удивилась, колеблясь: а нужно ли ей соглашаться? Как бы она ни старалась заглушить этот зуд в глубине души, остатки прежних предрассудков всё ещё пытались нашёптывать ей, что зря она взялась за эту работу. Она брала заказы нечасто, но делала это всегда от души. Основной причиной её тревог являлось происхождение рыжеволосой бестии, и когда Беатрис осознала, что ловит себя на подобных мыслях, то ужаснулась самой себе, потому что не собиралась позволить подобным понятиям отравлять её разум, лишая обычных людей возможности созерцать прекрасное. Никто не имел на это права. Никто.

— Всё готово, как Вы и просили. Взглянете? — повторила Беатрис, переведя взор голубых очей на девушку.  — Надеюсь, работа оправдает Ваши ожидания.

Она внимательно всматривалась в лицо Лили, стараясь уловить её первую реакцию — ту, что рождается раньше слов, ещё до того, как человек решит, что именно он хочет сказать.

— J'aimerais entendre votre opinion, tant que les peintures sont encore fraîches et que les impressions sont sincères.

*(Мне бы хотелось услышать Ваше мнение, пока краски ещё свежи, а впечатления искренни.)

Отредактировано Beatrice Rosier (2025-03-10 19:39:53)

Беатрис не спешила раскрывать полотно, хотя кончики пальцев покалывало от нетерпения, будто само произведение пульсировало под тканью, жаждя наконец предстать перед зрителем. Однако волшебница с лазурными глазами не торопилась. Она изучала лицо Лили, её глаза, сверкающие зелёными искрами, что отражали свет от горящих огней в помещении недорогого заведения. В них таилась необузданная жажда увидеть прекрасное, но было ли в них нечто большее? Была ли Лили по-настоящему достойна того, чтобы эта картина принадлежала ей?

Розье всегда тонко чувствовала людей, читала их, как раскрытую книгу. Магия тут была ни при чём — только интуиция, отточенная годами, и опыт, который не раз спасал её от ошибок. Она не могла позволить себе вложить душу в холст, если перед ней был человек, не заслуживающий такого дара. Картина — это не просто изображение, не просто мазки краски, соединённые в единый образ. Это отражение самого художника, его эмоций, его силы. И если даровать такое произведение недостойному человеку — значит, отдать частичку себя в руки тому, кто не способен это понять и оценить, а такого она допустить не могла.

Но Лили не притворялась – её восторг был искренним. Она не ломала образ утончённой ценительницы, не пыталась произвести впечатление — она просто ждала. Ожидание для неё было одновременно сладким и мучительным, как и для самой Розье, ведь очень редко удавалось побаловать себя таким зрелищем. Француженка была рада тому, что её не торопили. И это было хорошо. Это значило, что её визави понимала: искусство требует уважения, а многим этот факт был безразличен.

Беатрис невесомо выдохнула, прежде чем позволила себе протянуть руку для приветствуя. В рукопожатии чувствовалось доверие, почти невидимая клятва о взаимопонимании между обеими женщинами. А затем, с неуловимой грацией, её клиентка потянула за бархатное покрывало. Ткань плавно сползла с холста, словно туман, рассеивающийся на рассвете. И в тот же миг комната наполнилась особой энергией, словно воздух в ней стал гуще, насыщеннее.

Перед ними предстала картина — олицетворение тихого, уютного счастья. Просторный пейзаж, пропитанный мягким светом заходящего солнца, переливался тёплыми оттенками охры и золота. Ласковые лучи солнца касались верхушек раскидистых деревьев, создавая причудливые тени на траве, отливающей изумрудным сиянием. Лёгкий ветер едва заметно шевелил листву, наполняя сцену невидимым дыханием природы, вечным и неизменным. В центре этой умиротворённой идиллии — двое. Лили и Джеймс, запечатлённые в том коротком, но бесконечном мгновении, когда весь мир перестаёт существовать, оставляя лишь их двоих. Их образы изображены со спины, но в каждом штрихе угадывается нечто большее, чем просто силуэты — любовь, преданность, тихая уверенность друг в друге. Джеймс стоит чуть ближе, его рука покоится на плече Лили — тёплый, бережный жест, в котором словно сосредоточена вся глубина его чувств. Это прикосновение говорит больше, чем слова: он здесь, рядом, и так будет всегда. Рыжие волосы Лили трепещут на ветру, словно языки пламени, гонимые лёгким порывом. Они оттенены светом заходящего солнца, вспыхивая мягкими медными и золотыми переливами. В воздухе чувствуется тёплый аромат трав, налитых солнечным соком, где-то вдалеке разносится тихий плеск воды — возможно, небольшой речушки или озера, скрытого за густой листвой.

Картина дышала жизнью. В каждом мазке было что-то живое и настоящее, будто не просто краска на холсте, а сама суть жизнь, запечатлённая в цветах, тенях и линиях. Это было не просто изображение, а вечное напоминание о счастье — таком простом, чистом и бесценном. По крайней мере, таковой её пыталась изобразить Беатрис.

Наступила тишина. Она была не гнетущей, а наполненной — восхищением, пониманием, эмоциями, которым невозможно было дать точное название. Беатрис не отводила взгляда, изучая реакцию Лили. Как она воспримет картину? Поймёт ли смысл, что скрыт в каждом мазке? Ощутит ли от посыл, что волшебница вложила в холст?

— Это Вы, — спокойно ответила она. — Такой, какой я Вас вижу.

Беатрис слегка склонила голову, принимая её эмоции, не торопя, давая возможность осознать всё до конца.

— Благодарность — в том, чтобы увидеть себя. Настоящую. — Беатрис мягко улыбнулась. — Если картина поможет Вам в этом, значит, я всё сделала правильно.

Отредактировано Beatrice Rosier (2025-03-23 23:11:01)