Якоб Майер ликовал. Диверсия состоялась в соответствии с планом — он вовремя активировал устройство, блокирующее магию; помог герру передать послание своим братьям и сёстрам, слепо следующим и безоговорочно верящим закоснелому магбританскому режиму, нуждающимся в просвещении, подобно стаду потерянных лунтелят, прозябающих в ожидании Луны; забрал артефакт и незаметно покинул Министерство, напоследок прихватив с собой одного из сотрудников на случай непредвиденных обстоятельств, которых, впрочем, удалось избежать — и Майер не сомневался, что герр Гриндевальд оценит успех этой миссии и будет им весьма доволен. Конечно, эта операция была только первым шагом на пути к неизбежным важным переменам и величию расы волшебников, которые ознаменует собой приход к власти Геллерта Гриндевальда, но начало было положено — Луна пролила свой свет на заблудшие души, бросила тени сомнения в существующую для них реальность и непременно заставит их обратиться к правильной стороне, когда наступит время. В этом Якоб был уверен совершенно точно, как был уверен в том, что только что стал частью знаменательного исторического момента. Единственное, в чём Майер не был так уверен, так это получилось ли у его коллег освободить Алена Деверо, но это его уже не касалось. Свою часть задания он сделал безукоризненно. Оставалось только одно дело, добавить несколько завершающих штрихов.

Изначально Якоб собирался потолковать с Эммелиной Вэнс в каком-нибудь людном месте, чтобы убедить, что он не враг и не желает ей зла, но решил не испытывать судьбу, которая нынче ему благоволила, ведь подобный жест мог сработать прямо противоположным образом, если бы девчонка во всеуслышание заявила, что он её похитил. Пока что она вела себя спокойно, но риск всё-таки был неоправдан. Опыт подсказывал ему, что общественное мнение при выборе между девицей её возраста и взрослым мужчиной, как он, сложилось бы не в его пользу, а ему бы не хотелось портить впечатления от безупречных итогов дня, на которые рассчитывал герр Гриндевальд. Поэтому на тет-а-тет Майер аппарировал к одному из конспиративных домов, которые использовали последователи Гриндевальда для поручений герра в Магбритании. От дома, увы, придётся, потом избавиться, чтобы не оставлять зацепок, по которым на них могли бы выйти, но какая война обходится без потерь?.. Жаль, мисс Вэнс не понимала, что в этой войне они находились по одну сторону. И что они с ней не были врагами и необязательно было ими становиться. Министерство постаралось, чтобы шоры с которыми она и многие другие её соотечественники смотрели на мир, настолько плотно укоренились в мозгу, что в мирной беседе в первую очередь она видела угрозу. Досадно — колдуны и колдуньи не должны жить в страхе друг перед другом. Отменить такую установку за один разговор не получится, однако будет достаточно и того, что она об этом задумается. Да, главное, дать ей пищу для размышлений.

— Убить? Святые с вами, мисс, — воскликнул Якоб. — Убить вас значит совершить преступление против самой магии. В наших жилах течёт одинаково волшебная кровь, а значит мы равны и должны жить в согласии. Равным незачем друг другу противостоять. Или — тем более — друг друга убивать! Нет, мисс Вэнс, мы только поговорим. Как брат и сестра, только мы вдвоём.

С этими словами он распахнул дверь и применил Гоменум Ревелио, чтобы показать своей гостье, что дом пуст.

— Видите? Уверяю, у вас не должно быть никаких поводов для беспокойств. Идёмте, нам сюда, прошу. — Майер пропустил Эммелину и провёл в столовую, обставленную в классическом английском стиле, просторную, ухоженную, но безликую — было очевидно, что этой комнатой совсем не пользуются, хотя и содержат в чистоте. Якоб не случайно выбрал именно её — она ничего не могла сообщать о нём или же владельцах дома. Пока Эммелина Вэнс не будет сама искать знакомства с ними, совершенно незачем давать ей информации больше, чем нужно. — В знак моего доброго к вам расположения я сделаю вот что. — Он снова достал из кармана нейтрализующее магию устройство и активировал его, после чего убрал обе части артефакта на сервант, где хранилась посуда, под самый потолок. Лишившись проводниковой детали, он лишился и возможности колдовать. Для наглядности он несколько раз попробовал сотворить Люмос, но ничего не вышло — волшебная палочка никак не отреагировала на его зов. — Как я и сказал, мы равны. Присаживайтесь. Я бы предложил вам чай, но что-то подсказывает мне, что вы откажетесь, поэтому я сразу приступлю к делу. Но сперва позвольте узнать: мисс Вэнс, неужели для вас настолько обыденна мысль, что незнакомый волшебник может забрать вашу жизнь, что вы не подумали ни о чём другом?

Подпись автора

A million things I wish you would say Even if I fall that you will stay And none of my flaws can turn you away

Якоб наблюдал за Эммелиной не без любопытства. Так сложилось, что круг его общения был узок и ограничен профессиональным и идеологическим интересом, и ему нечасто доводилось контактировать с кем-то, кто не являлся, как он сам, сторонником или информатором Гриндевальда или кто не был связан с ним рабочими отношениями. А если такое и случалось, то речь шла о совершенно не похожих на мисс Вэнс людях, и главное их отличие заключалось в основном в возрасте. Услугами Якоба Майера молодёжь почти не пользовалась, а для понимания воззрений герра требовалась мудрость, которая редко встречалась у юных умов. Нужно было время, что прийти к взглядам Геллерта Гриндевальда и разделить их, и определённый опыт, который обнаруживался лишь в исключительных случаях. Среди приспешников герра, которым Якоб был представлен в Магбритании, ровесников Эммелины не было, что навевало на некоторые мысли...

Молодость в этой стране, как Якоб успел убедиться, характеризовалось категоричными радикальными установками: либо излишнее магглолюбие, едва не заставляющее волшебников действовать в ущерб себе, либо чрезмерное магглоненавистничество, выражающееся даже в презрении к магглорождённым магам. Идеи Гриндевальда после Нурменгарда находились посередине в виде промежуточных оттенков между белым и чёрным, которые отвергались юношеским максимализмом, стремящимся к падению в крайности. Майер догадывался, какой именно отдала бы предпочтение Эммелина Вэнс, учитывая то, как она рьяно защищала в Министерстве всех, хотя половина этих людей даже палец о палец бы не ударила, чтобы спасти её, если только не по долгу службы, который бы их обязывал. Но сам поступок, тем не менее, вызывал искреннее восхищение. Подобные самоотверженность и смелость были бы весьма ценным приобретением, в такие времена истинная преданность своему виду без разделений его на «своих» и «чужих» столь редкое явление, абсолютная удача. Если, конечно, речь шла о верности...

Якоб пока не был уверен в своих суждениях относительно Эммелины и природе её побуждений. Что заставило её так действовать? Она настолько храбра и эмпатична, что ей свойственно самопожертвование, или для неё просто привычно состояние жертвы, поскольку ею часто пренебрегают? Или и то, и другое? В этом стоило разобраться. Эммелина Вэнс интриговала Майера, как сложный артефакт интригует артефактора, которым он и являлся — пока не докопаешься до сути, не поймёшь, насколько полезным он может быть в перспективе. А ведь именно это было частью его задания: рассказать о перспективах. О том, что их всех ждёт, если ничего не изменится. Их история — история магов под гнётом у магглов — не кончится ничем хорошим, если они и дальше будут игнорировать тот факт, что они высшая раса, вместо этого нарекая ею магглов. Якоб дружелюбно улыбнулся. Он и не рассчитывал, что Эммелина проникнется к нему доверием так быстро, тем занятнее казался ему предстоящий разговор.

— Не буду спорить, это был не самый лучший способ завязать знакомство, — кивнул Майер, закатав рукава, сев на стул напротив собеседницы и облокотившись на стол так, чтобы пальцы сложенных домиком ладоней касались подбородка. Наедине с ней он уже не имитировал немецкий акцент, как в Министерстве, и его речь текла ровным нейтральным английским языком, словно тот был для него родным. Хотя он и не был. — В свою защиту замечу лишь, что я сказал вам ровно то, что гарантировало мне ваше внимание и содействие. Можете верить, можете — нет, в действительности я не имел никаких дурных помыслов в отношении вас или кого-то ещё. Но мне пришлось немного уронить себя в ваших глазах, надеясь, что вы воспримете мою угрозу всерьёз, потому что, вы же не будете этого отрицать, мисс Вэнс, вы бы не пошли со мной по своей воле без стимула после того, что вы увидели в Министерстве, — он помолчал, позволяя Эммелине признать это хотя бы мысленно, не ожидая от неё каких-то вербальных подтверждений. — Посмотрите сами, кажется, я нигде не просчитался. Но я не соглашусь с тем, что вы считаете себя свидетелем. Я бы назвал вас посланником, мисс Вэнс. Да, и от тех, и от других нередко избавляются, но. Очень важно, чтобы вы могли поделиться тем, что услышите, а это будет трудно сделать, если вы умрёте. Однако ваша жизнь неприкосновенна не потому что вы мне что-то должны, а сама по себе. Вне зависимости оттого, как вы отреагируете на то, что я вам скажу, я не стану на неё посягать. Даже если вы будете молчать, это ваше право. Я бы дал вам Непреложный Обет, но, боюсь, без магии это всего лишь бессмысленные слова и пустые звуки. Как, впрочем, зачастую и многое другое в этой стране, даже с учётом магии, — с ноткой презрения добавил Якоб, кажется, впервые за время диалога проявив негативные эмоции. — Собственно, об этом я их хотел вам рассказать. О пустом и бессмысленном. Хотя вы уже в курсе, раз сами заговорили про новости. — Он достал небольшой чемоданчик, с которым посещал Министерсство, а из него — папку с вырезками из местных СМИ за последние два месяца и начал протягивать их Эммелине, чтобы она ещё раз увидела, насколько гнетущей была обстановка в Магбритании. Нападения на магглорождённых, исчезновения полукровок, не говоря уже о вопиющих происшествиях на Тауэрском мосту и у здания Парламента, над которыми простёрлась алчущая власти длань Волдеморта в виде его Чёрной метки, и жалкие попытки руководящего режима всему этому помешать. В этот момент, словно в насмешку над этой сценой, его руки легли на поверхность так, что стала видна и его собственная чёрная метка, хотя и выцветшая со временем — номер 24957, но он не обратил на это внимания. — А это моё любимое, — прокомментировал Якоб новость в «Ежедневном Пророке», где говорилось, что Министерство делает всё возможное. На лице Майера явно читалось разочарование. — Знаете, сколько препятствий учинило мне ваше Министерство на сегодняшней операции, мисс Вэнс? Ни одного. Ничего из возможного. Вы были единственным человеком, кто мне попался, но ведь и вы не стали преградой. Я просто зашёл и вышел. И Министерству очень повезло, что моё задание было столь безобидным. А теперь представьте, что это был бы не я, а Волдеморт. Думаете, он стал бы церемониться? Вашему Министерству бы сразу пришёл конец, а с ним и остаткам того хрупкого мира, который вы так отчаянно стараетесь сохранить. И история бы повторилась. Нет ничего более удручающего, чем неспособность учиться на ошибках своих предшественников. — Якоб покачал головой. — Но именно это и может произойти. Волдеморт повторит путь герра Гриндевальда до осознания им своих ошибок в Нурменгарде и вне сомнений его путь будет более кровавым и жестоким, потому что вашему Министерству слабо не только противостоять ему, но даже признать, что оно ни на что не годно. А дальше что? Очередная долгая беспощадная война своих со своими, множество ненужных смертей и игнорирование реальных проблем. Это весьма и весьма печальный прогноз, мисс Вэнс, вам так не кажется? Поймите я здесь не для того, чтобы вербовать вас или обращать к вере и к стороне, к которым вы пока не готовы. Как вы верно заметили, наша встреча была незапланированной и на вашем месте мог быть кто угодно. И кто угодно же мог сейчас сидеть здесь и слушать этот рассказ. И так уж вышло, что это именно вы. Я бы хотел, чтобы для начала вы посмотрели на всё это не глазами министерского сотрудника со всеми этими протоколами и уставами, а человека, которому придётся потом с этим жить, в этом месте. И задумались над тем, что будет, когда иллюзия контроля Министерства над происходящим потеряет всякую силу. Задумались и натолкнули бы на эти мысли кого-то ещё. И, возможно, смогли бы что-то изменить. Для этого не обязательны ни знатная фамилия, ни деньги, поверьте тому, у кого не было ни того, ни другого, но кто смог обвести целое Министерство. Подумайте над этим, мисс. Это всё, чего я прошу. Прошу, заметьте, не требую, — он улыбнулся. — Ваша позиция ценна, но она ничего не стоит, если будет навязана.

Подпись автора

A million things I wish you would say Even if I fall that you will stay And none of my flaws can turn you away

Что страх являлся плохим мотиватором, Якоб для себя уяснил ещё давно. Безусловно ему не было равных в эффективности в краткосрочной перспективе, будучи быстрым и не особо затратным способом повлиять на человека, но для долгосрочных целей он был неприемлем. Рано или поздно человек устанет бояться настолько, что ему станут безразличны любые угрозы, ведь однажды безысходность притупится и станет чем-то привычным. Особенно если припугивать вхолостую, не реализуя свои намерения. Другое дело вера. Если заставить человека верить, он сможет гораздо больше и лучше, так как над ним не будет Дамокловым мечом висеть тревога за последствия возможных ошибок. Пока он видит смысл в том, что делает, пока он вдохновлён, он готов пойти на прекрасные, ужасные и даже самые обычные нужные тебе вещи без каких-либо поощрений и наказаний. Увы, этот метод не годится, если не существует базового доверия, и вы друг от друга отрезаны, как два рядом расположенных острова, скрытых туманом из взаимных непримиримых расхождений во мнениях. Если бы у Майера был выбор, он бы предпочёл не шантажировать мисс Вэнс, используя в качестве стимула благополучие окружающих людей, потому что если бы она на это не купилась, он бы не смог выполнить обещанное, идущее его принципам вразрез, и они бы здесь сейчас не сидели. Это было рискованное мероприятие, но инстинкт в отношении Эммелины его не подвёл — Якоб верно истолковал то первое впечатление, что она на него произвела. Это избавляло его от необходимости думать о всяких «если бы да кабы» и давало возможность сосредоточиться на разговоре.

Результат его работы был заметен. Мисс Вэнс ему ещё не доверяла, но она его уже и не боялась так уж явно, позволив им выйти на новую стадию — интерес. Они были скроены примерно из одного материала, раз оказались в Отделе Тайн, и Майер знал, что какое-то время ему было гарантировано её внимание. Невыразимцы любят докапываться до сути. И даже если её любопытство будет удовлетворено, он не сомневался, что сможет ещё её немного заинтриговать. Однако пока в этом не было нужды — Эммелина была увлечена и без дополнительного участия. Якоб вольготно закинул ногу на ногу и откинулся на спинку стула, оперевшись на стол одним локтем и прижав костяшки к губам. И молча следил за тем, как меняется лицо мисс Вэнс в ответ на заявления продавцов паники на страницах СМИ. Несколько минут в комнате царила почти полная тишина, в течение которых Эммелина мрачнела, но попыток что-то им противопоставить не предпринимала — значит, не глупая, признаёт очевидное и не идёт против фактов просто, чтобы из упрямства быть против. С такой, как она, можно иметь дело и не переживать, что она будет упёрто надрывать глотку, выгораживая Министерство, потому что это же Министерство. Майер бы слукавил, если бы сказал, что не ждёт её ответа с большим интересом. Он был готов, кажется, к любым её репликам, однако мисс Вэнс всё равно его удивила, не просто попросив чай, но и вызвавшись приготовь его самой. Если это была какая-то хитрость или уловка, Якоб был ещё больше заинтригован. Он было приглашающе махнул в сторону кухни, но к тому моменту Эммелина уже была там и заправляла всем сама. Любопытно, но что-то в ней как будто снова переменилось. Она совершала слишком много лишних телодвижений в начале их диалога, что контраст хорошо бросался в глаза — приготовление чая её будто успокоило и уравновесило. Она двигалась медленней, собранней, словно это был некий медитационный ритуал, и это передалось её речи — она даже звучала теперь по-другому, более уверенно, со знанием дела. Эммелина Вэнс понимала, о чём говорила, в отличие от многих волшебников, которые имели весьма размытые представления об истории магглов, чтобы как-то объяснить, почему считают так, а не иначе. И старалась как-то свою позицию аргументировать. Майер даже не заметил, как его пальцы сами потянулись к сигарете в поисках собственной медитации от упоминания Адольфа Гитлера, на мгновение превратившись в маленького мальчика, с которого сорвали одежду и загнали под горячий дизенфицирующий душ.

Прикурив по-маггловски, затянувшись, он встал, приоткрыл окно, достал пепельницу и вернулся на своё место, продолжая вслушиваться в рассуждения своей собеседницы. Перед ним появилась чашка с чаем.

— Спасибо, — поблагодарил Якоб и кивнул на тлеющую сигарету и открытое окно, сквозь которое проникал слабый ветерок и уличные шумы. — Прошу простить мне эту дерзость, однако не только вам нужно было отвлечься на работу руками. Скажите, если замёрзнете, и я его закрою. Или можете закрыть сами. Вам не нужно моё разрешение. — Он снова глубоко затянулся и удерживал дым несколько секунд, прежде чем выдохнуть в сторонку и опять сконцентрировать своё внимание на Эммелине.

— Луна очень красива, мисс Вэнс, не правда ли? — с улыбкой произнёс Майер. — Вы упомянули покорение космоса, поэтому я продолжу аллегорию. Это один из самых популярных символов для метафор, он очень поэтичен, вне зависимости оттого, чью поэзию вы возьмёте за пример: маггловскую или волшебную. Но надо понимать, что красота — она всегда в глазах смотрящего. Так же, как и уродство. Издалека луна мерцающий шар или серп, окутанный тайной. А близи что? Невзрачный серый изрытый кратерами камень, мёртвая земля, на которой невозможно жить. С такой неприглядной действительностью сравнивать что-то не хочется, не так ли? Так вот, мисс, луна — это магглы. И вы либо видите что-то прекрасное издалека: изучение планет, полёты на самолёте, кино, Шекспир, электрическая плита, на которой можно вскипятить воду в один миг. Или что-то ужасное вблизи: Холокост, Хиросима, Нагасаки, Перл-Харбор, Карибский кризис. Вы об этом что-то слышали вообще? Об оружии массового поражения? Или о том, что у магглов вообще нет периода в истории, когда они бы ни с кем не воевали, потому что где-то на биологическом уровне не способны существовать друг с другом мирно. Всё это магглы. И тостеры, и ядерные боеголовки. И это всего лишь вопрос восприятия того расстояния, с которого вы на них смотрите. Суть от этого не поменяется, речь ведь об одном и том же. Каждый сам для себя решает, какую дистанцию выбрать и что при этом видеть, каждый в меру своего опыта. Вы можете видеть звёзды, мисс, но я могу видеть только ракеты и пули.

Он ещё раз затянулся, чтобы взять паузу и перевести дух.

— И нет, мисс, я не согласен с утверждением, якобы Статут оберегает нас от геноцида. Именно из-за того, что Статут есть, есть и возможность геноцида, потому что между нашими видами нет двустороннего контакта, поскольку им о нас неизвестно. Как можно сосуществовать в согласии с видом, который про нас не в курсе? Статут обязывает нас с ними считаться, как с безусловной частью уравнения. Мы должны сразу вмешиваться, если у ребёнка происходит спонтанный выброс магии, чтобы сохранить секретность. А представьте, что какой-нибудь другой Гитлер сбросит несколько бомб на центр Лондона и взрывом зацепит вашу магическую улицу, как её там, и убьёт кучу волшебников. Понятное дело, что во всем будет виноват Гитлер. Ну а с другой стороны: а что мы сделали, чтобы этого не допустить? Ничего. Потому что нас нет ни в одном из их уравнений. Ни в одном учебнике, ни в одной карте нас нет. А между тем, хуже чем намеренная агрессия одних, только осознанное бездействие других. — Он развел руками и стряхнул пепел. — Но вы правы насчёт власти. Дело всегда именно в ней. Но разве это всегда что-то плохое? Что, в сущности, есть власть для цивилизованного сообщества? В идеале это взаимовыгодный обмен. Одни люди получают статус, управленческие регалии и возможность навязывать свои взгляды обществу, а другие — безопасность, спокойствие и комфорт. Мы даём им право распоряжаться нашими жизнями и рассчитываем в этом сотрудничестве что-то для себя приобрести. Ну или хотя бы не потерять. И если власть не справляется и не даёт то, чего мы хотим, то не стоит удивляться, что в какой-то момент появляются те, кто хочет её свергнуть и возглавить новый режим, больше отвечающий требованиям. Так вот ваше Министерство не справляется. Вам может быть неприятен этот факт, потому что вы законопослушный гражданин и преданный своему делу сотрудник, но это правда. И вы это знаете. В противном случае вы бы не стали спрашивать меня, не планирую ли я вас убить. А знаете, что хуже всего? — Якоб постучал пальцем по одной из вырезок. — Люди, ответственные за это, тоже об этом знают. И рано или поздно они этим воспользуются ещё раз и не раз.

От сигареты почти ничего осталось, Майер потушил окурок в пепельнице. Он думал сделать перерыв, однако вопрос о числах на предплечье застал его врасплох, заставив даже от неожиданности вздрогнуть. И вместо того, чтобы снова прижать пальцы костяшками ко рту, они полезли за сигаретой. Так уж вышло, что люди нечасто обращали внимания на его лагерный номер (как правило, он всё-таки скрывался за одеждой), а если и уточняли что-то, то очень редко. И почти никогда они не связывали его с Освенцимом. От родителей ему достались превосходные гены, и он совсем не выглядел на свой возраст, отчего люди, имеющие хотя бы малейшее представление о концлагере, даже не догадывались, что он может быть к этому причастен. К тому же он был волшебником. Для других магов мысль, что один из них мог быть пленён магглами, наверное, была сродни невероятной выдумке. Иногда, когда его также ловили с задранным рукавом и расспрашивали, он говорил, что это послание из детства, которое записано неким историческим шифром, что не то чтобы являлось ложью, и он ждёт того, кто его разгадает. Но пока это никому не удавалось. Наверное, потому что все слишком буквально воспринимали задание и углублялись в нумерологию и криптографию, игнорируя то обстоятельство, что он вообще-то историк и ответ должен быть где-то в истории.

— Это напоминание, — коротко ответил Якоб, находя странным то, что после своей речи у Эммелины возник этот вопрос. Знать про Гитлера, но не признавать клеймо заключённого одного из концлагерей? А ведь она была очень близко, намного ближе, чем многие подбирались. Но коли так, пусть лучше уж пребывает в неведении — зачем ей брать на душу его кошмары? — О том, что людям надо совсем немного, чтобы утратить человеческий облик за твой счёт и стать чудовищами, если им это позволить. И о том, что им во что бы то ни стало нельзя этого позволять, чтобы не допускать подобного, — он провёл пальцами по вырезке с некрологом некоего старшего аврора Флориана Биннса, который был жестоко задушен во время налёта на Парламент меньше двух недель назад. Майер покрутил сигарету, вздохнул, но понял, что нет, не удержится, и опять прикурил. — Уверен, вы не хотите жить по соседству с одним из тех монстров, которые за этим стоят.

И в который раз затянулся.