Поверхность пробковой доски почти полностью покрывали листы пергамента, колдографии и заметки с разными комментариями, цифрами и сокращениями, подколотые то тут, то там и сообщавшиеся между собой с помощью цветных зачарованных ниток. Постороннему человеку могло показаться, что в содержимом этого макулатурного монстра нет ни намёка на системность, но это было не так. Доркас вела это дело около полугода и видела в сложноорганизованном хаосе перед собой идеальный порядок, как если бы все эти сведения, которые она давно знала наизусть, были изложены тезисно. Последние очень кратко можно было описать примерно так:

18.12.1978. Престонпанс, Шотландия. Маггловский паб «Гарцующий горец», где нередко бывали волшебники, поскольку квартиру над заведением арендовал частный зельевар, к кому часто захаживали клиенты за заказом. Нападавшие в масках. Девять жертв, две со смертельным исходом, обе при том из числа населения Магбритании. Заколдованная монета среди обломков, фонящая мощнейшей тёмной магией. Очередной заранее известный сценарий, который отличало лишь то, что с этим случаем материалов о расследовании этой серии становилось слишком много, чтобы хранить их только в папках, поэтому было принято решение оформить дело на доске, чтобы было удобнее взаимодействовать с деталями.

И вот вся добытая информация, наконец, перед ней. Взгляд Доркас перепрыгивал с одного блока данных на другой, стараясь отыскать, не было ли при переносе упущено что-нибудь в ключевых совпадениях между случаями. Убедившись, что все ценные примечания удалось переместить без ущерба для следствия, она посмотрела на заключение экспертизы о происшествии в «Гарцующем горце», которое передали магкриминалисты вчера в её выходной и в которое она ещё до начала смены вцепилась так, будто от этого зависела жизнь. Сравнение крайне неудачное, ведь от этого действительно зависели жизни, однако на этот раз причина её поспешности крылась в другом. То есть не в другом, а не только в этом. Сейчас, как никогда прежде, она нуждалась в рутине. В привычных действиях и размышлениях. И в таком количестве работы, которое не позволяло бы ей отвлекаться на что-то ещё, помимо прямых аврорских обязанностей. И под чем-то ещё она подразумевала своё неконтролируемо растущее влечение к Джону Долишу.

Хотелось бы Доркас добавить ремарку в виде «из ниоткуда взявшегося притяжения», но наедине с собой могла и должна была признать — чувство к нему не возникло из ничего и не появилось недавно. Доркас всё ещё не была уверена, что помнила, когда всё началось, когда она стала иначе воспринимать Джона или иначе на него реагировать, когда всё её существо стало так отчаянно тянуться к нему, странно зависимое от его присутствия, отсутствия и расстояния между ними, словно она была не человеческим телом, а космическим, ошибочно, по давней памяти, интерпретируя свою новую к нему привязанность, как естественное продолжение старой, где воедино слились уважение к наставнику, доверие к коллеге-напарнику и забота к другу. Но это произошло. И, наверное, было не столь важно, когда и как. Значение теперь имело только то, что всё это должно было закончиться. Она была обязана найти в себе силы положить этому конец прежде, чем каким-нибудь опрометчивым поступком испортит их отношения, пусть даже и желала прямо противоположного. Не испортить, разумеется, а не заканчивать, продолжить или даже начать что-то новое…

Но это всё равно было неосуществимо. Хоть Джон сейчас и не проявлял к ней явных отеческих чувств, в наличии которых она уличила его тогда в «Кабаньей голове», и несмотря на то, что с той поры они стали друг другу безусловно ближе, чем были до, Доркас не сомневалась, что Долиш по-прежнему в некотором роде относится к ней, как к ребёнку. Собственно, как, пожалуй, и должен наставник — к стажёру, пусть по отношению друг к другу они ими больше не являлись да и вообще были равны. Что примечательно, за все эти годы он не делал для неё ничего такого, чего не сделал бы для другого своего стажёра, чем мог бы зародить в ней идею взглянуть на него, как на мужчину. Ко всему прочему, за период наставничества (да и совместной службы-тире-дружбы — тоже) Джон никоим образом не выделял её, не позволяя ей допускать мысль, будто бы в вопросе его расположения она чем-то отличалась от остальных или что могла интересовать его, как женщина. Ничего даже отдалённо похожего. Нет, она сама всё это представила. Это она однажды, кажется, ещё в день их знакомства, посреди пробного задания, предварительно оценив потенциал Долиша, как наставника, пообещала себе, что станет его лучшим — особенным — стажёром. И это она выпустила из вида тот факт, что эта цель не будет иметь смысла, когда она перестанет им являться. Но вот это случилось — Доркас Медоуз уже несколько лет как не его стажёр. Однако желание быть особенной для Джона Долиша никуда не делось, затаилось где-то глубоко внутри и обрело неожиданную для неё волнительную форму, теперь заставляющую Доркас если не принимать желаемое за действительное, то жестоко осознанно самообманываться, мечтая о Джоне. Вспоминая те давние сны, где они целовались, и один даже не сон, но поцелуй, который являлся прикрытием для работы и который она помнила-то только со слов и воспоминаний Долиша, поскольку тот имел место быть в реальности, где она словила шальной Обливэйт. Фрагмент из жизни, об утрате которого в свете всех событий она пыталась не сожалеть — не забудь она его, отказаться бы Джона было гораздо сложнее, тем более, что это и так было не легко. И все эти фантазии... Не более, чем плод её воображения, разбушевавшегося под действием алкоголя и противоречивых эмоций, вызванных теми вечерними признаниями в трактире и полуобъятиями в темноте, когда он помогал ей подняться по лестнице. В общем, тут и рассуждать не о чем. Для неё же будет лучше, если она поскорее забудет о Долише в этом самом ключе и выкинет из головы.

Но сказать проще, чем сделать. Она и Джон авроры, оба состоят в Ордене Феникса, а ещё они друзья… И она не сможет ни игнорировать его, ни избегать — она бы и не посмела таким образом предать то, что их связывало. По крайней мере, не больше, чем она уже его предала, когда влюбилась. Вот если бы можно было просто перестать любить... Но единственное, что ей было доступно, это сосредоточить всё внимание на службе и рассчитывать, что однажды, так или иначе, это отпустит её, она взглянет на Долиша и ничего не почувствует. Не захочет ни обнять, ни поцеловать, ни даже прикоснуться… А пока работать и не думать о нём, не думать, не думать, не думать...

Задав себе эту установку чёрт знает какой раз за утро, Доркас снова сконцентрировалась на доске, возобновив внесение основных пунктов результатов экспертизы к имеющейся информации. Она как раз маркировала часть сведений нитками, когда ощутила появление Джона, выбивающее из неё дух, подавляющее её волю к сопротивлению ему. Ладно, это ложь, не ощутила — услышала. Голос Долиша зазвенел в черепной коробке, обращая репликой, адресованной даже не ей, с таким трудом восстановленный там порядок обратно в хаос, и её пальцы, палочкой закрепляющие нить, дрогнули. По коже поползли мурашки, а сама она с головы до ног оцепенела от напряжения. Ладно, возможно, она действительно ощутила его появление, и в ответ на это в мыслях панически отозвалось: разве у него не должен быть выходной? Почему мне казалось, что у него выходной? Неужели и здесь ты выдаёшь желаемое за действительное? О, Мерлин, Медоуз, соберись уже, чёрт возьми! Затем Доркас его увидела на периферии и опять чертыхнулась, упрекнув себя за когда-то показавшуюся ей замечательной идею занять рабочее место возле кабинета Джона, да ещё так, чтобы он не смог туда попасть, минуя её, ведь она всегда была у него на пути, чтобы забежать обсудить дело, вместе отправиться на задание или позвать его на обед, о котором он из-за работы мог позабыть. Нет, соседствовать с ним в штабе было здорово, но теперь она была почти в ужасе от перспективы встретиться с ним, осознавая, что от катастрофы её отделяет буквально одна неправильная фраза. И, учитывая опыт её разговоров с Долишем, с неё станется эту фразу произнести.

Продолжая крепить нить, Доркас краем глаза наблюдала за передвижением Джона по Аврорату. Астрономия никогда не была в числе дисциплин, которым она уделяла времени больше, чем того требовал проходной балл, но приближение к ней Долиша внезапно навеяло ей мысли о взаимодействии тел в космосе. О том, как два тела могут на расстоянии безысходно вращаться друг вокруг друга без возможности повлиять на направление своего движения, чтобы как-то друг друга достичь. И о том, как другие два тела в том же космосе, наоборот, неотвратимо взаимоуничтожаются в попытке дотянуться друг до друга. В чём же задача их двух с Джоном тел? Отдалиться? Или столкнуться, пытаясь приблизиться? Есть ли альтернатива? Или хотя бы выбор? Если не существует способа, при котором она смогла бы достичь Долиша, может ли она выбрать крайность, в которую разрешено упасть? Но что предпочесть? Сохранить дистанцию? Или разрушить её? Что ты выбираешь, Медоуз?

Одного единственного взгляда на Джона, подошедшего к ней почти вплотную, хватило Доркас, чтобы понять: она изначально была лишена подобного выбора. Она была слишком близка с Долишем, чтобы вот так согласиться держаться от него подальше, не говоря уже о том, чтобы отказаться от него полностью. Все установки, которые она повторяла себе прежде, мигом исчезли, стёртые присутствием Джона в космическую пыль. И с чего она вообще взяла, что сможет побороть эти чувства, если, несмотря на все старания, она всё равно неосознанно им потворствует, постоянно вспоминая то вымышленные поцелуи, то преувеличенные объятия?.. Может, если бы её фантазии столкнулись с суровой реальностью, примириться с невзаимностью было бы, пусть больнее, но легче? И под суровой реальностью она имела в виду Долиша, который видел бы в ней не женщину, а ребёнка, и вёл бы себя с ней соответствующе. Тем более, что у него было полное моральное право предъявить ей за несоблюдение субординации, и, возможно, сейчас было самое время напомнить ему о необходимости вправить ей мозги. Так что прежде, чем до Доркас бы дошло, что это как раз и будет тот самый опрометчивый поступок, который отправит их с Джоном отношения к чертям, она, вдохновившись этим порывом, заговорила:

— Ну надо же какие люди! До смены меньше получаса, Долиш. Обычно в это врремя ты уже давно здесь. Я заперреживала, не вывела ли тебя недавняя попойка из стрроя настолько, что ты взял ещё один выходной, — вместо приветствия, сказала Доркас с дразнящей улыбкой. Более нелепого вступления она бы даже специально не придумала, но в её голове творился такой бедлам, что она была удивлена, что смогла связать хотя бы это. Но она впрямь не могла припомнить, когда в последний раз приходила на работу вперёд Джона, когда их смены совпадали. Вообще Доркас бы порадовалась, если бы он взял выходной. Как старший аврор, он работал на износ и, как никто другой, заслужил отдых, который в нынешних условиях в Магбритании просто не мог себе позволить. Однако для своей задумки она планировала предложить ему отнюдь не отдых. — Но раз уж ты здесь. И я здесь. И до начала смены ещё есть немного врремени. Как насчёт спарринга? Я тут малость в тупике, небольшая встрряска мне бы не помешала, — она кивнула на доску, хотя тупик, о котором она говорила, был никак не связан с делом о взрывах и монетах, пусть оно уже и претендовало на статус висяка. Но прямо сейчас Долишу об этом знать было не обязательно. — Заодно рразгоним крровь и пррогоним остатки алкоголя. Давай. Как в старрые добррые, когда ты всегда вставал со мной в парру, потому что боялся, что я перребью остальных твоих стажёрров. Рразррешено всё, что не запррещено. Прроиграет тот, кого уложат на лопатки и кто прроваляется так дольше тррёх секунд. Выигрравший угощает обедом. — Она стала покачиваться с пятки на носок, будто бы выдавая нетерпение, но на деле в надежде скрыть мандраж и слабость в коленях, ведь из всех спонтанных способов столкнуться с Джоном она избрала тот, где она столкнётся с ним буквально физически, отчего в сознании Доркас снова замаячили сцены в трактире и после, полные настоящих и ненастоящих, но как будто осязаемых прикосновений. Её поведение было и без того ребячливым, но Доркас решила, что нужно его сделать чрезмерно инфантильным, чтоб уж наверняка призвать ту сущность Джона Долиша, что обнажилась в «Кабаньей голове» и которая теперь должна была поставить её на место. Поэтому, в очередной раз привстав на цыпочки, она чуть подалась вперёд и: — Дава-а-ай, будет весело, — сложив ладонь в кулак, легонько стукнула им Долиша по груди. В этот момент Доркас не задумывалась над тем, что делала ровно то, что только что пообещала себе не делать. Или что в итоге ей будет совсем-совсем не смешно. В это самое мгновение провоцировать Джона было куда приятнее, чем думать о последствиях.

Подпись автора

tnx, blanshefleur

Растерянность на лице Долиша, вызванная её предложением провести спарринг, не укрылась от Доркас — выражение крайне неожиданное на его обыкновенно собранном лице, постоянно находящемся в состоянии готовности ко всему — на короткий миг она даже была уверена, что он, сопоставив факты, разгадал её план и не примет её приглашение — но замешательство длилось всего-ничего и почти сразу сменилось свойственной Джону решимостью и явным энтузиазмом. В следующее мгновение он уже на провокацию Доркас поддался, притом так обескураживающе быстро и охотно, будто на самом деле только того и ждал, чтобы сойтись с ней в поединке. Она ещё не успела убрать руку, как Долиш в знак согласия с воодушевлением скрепил их пари, невольно вызывая у неё довольную улыбку.

Было приятно осознавать, что у неё есть эта привилегия, одновременно вводить всегда ко всему подготовленного аврора Джона Долиша в ступор и выводить его же, известного своими сдержанностью и скрытностью, на столь яркие и сильные эмоции, которые он не может от неё спрятать. Ей понадобилось шесть лет, чтобы научиться этому. Этому — и многому другому. Шесть лет, чтобы выяснить, как можно застать его врасплох, как рассмешить, как взять на слабо, как рассердить, как заставить поволноваться, как подбодрить. Шесть лет, чтобы узнать, как он выглядит, когда веселится, когда радуется, когда расстраивается, когда злится, когда беспокоится, когда пребывает в смятении. Шесть лет, чтобы понять, что она не может без всего этого. Не может без самого Джона. Даже не так, не не может — не хочет. Ведь это не вопрос нужды, а вопрос желания. Она не нуждается в Долише, но она хочет его в своей жизни. Хочет вместе со всеми противоречиями, различиями и испытаниями, какие сопровождали их на протяжении всего совместного пути и какие могут встретиться дальше. Хочет вместе со всеми счастливыми, забавными и удивительными моментами тоже, коих тоже было немало, а может быть ещё больше. Хочет вместе с соседством в Аврорате, напарничеством в Ордене Феникса, дружбой везде и во всех проявлениях. Просто хочет быть вместе, хоть как-то. Хотя бы так, как есть, если нельзя иначе. Но поскольку единственный способ оставить всё это в её жизни неизменным означает оставить её с Джоном отношения в их нынешнем состоянии, у неё нет другого выбора, кроме как пытаться. Пытаться разлюбить его и хранить свои чувства в тайне, пока они не станут красивым и грустным воспоминанием. Пытаться вести себя, как ни в чём не бывало, пока этому с ним она тоже однажды не научится. Благо, слова Долиша помогали незамедлительно настроиться на нужный лад, раззадоривая и любопытство, и азарт, да так сильно, что заглушали стеснение и смущение, какие в ней ещё находились при мысли о том, что между ней и Джоном скоро произойдёт, и печаль из-за необходимости претворяться перед самым дорогим человеком, уступая место привычной дерзости. 

— Осторрожней, Долиш, — хитро ухмыльнувшись и вздёрнув подбородок, предостерегла его Доркас, следуя с Джоном почти нога в ногу в сторону тренировочных кабинетов. В эту игру можно было играть и вдвоём, тем более, что вдвоём в неё играть было куда интереснее, даже если ничего, кроме проигрыша и горечи, ей участие в ней не обещало. — Когда ты так об этом говорришь, я могу ненарроком подумать, что ты давно ждёшь случая, чтобы завалить меня, но молчишь. А с меня, между пррочим, сталось бы ответить на твой вызов, если бы ты попрросил. Или что, боишься, что мне действительно есть чем горрдиться? — Она ненадолго остановилась, встав в дверях в пол-оборота и глядя на Долиша исподлобья, прежде чем добавить: — Не бойся, есть чем. — А про себя тем временем повторяла: «Мерлин, помоги мне!» После чего, незнамо откуда черпая ещё браваду для всего этого фарса, почти вприпрыжку зашла в помещение, которое вскоре стало преображаться, повинуясь намерению, что их сюда привело. Все поверхности в комнате, и стены, и пол, и даже потолок выстлали маты, а из мебели осталась лишь парочка стульев, где они могли сложить вещи. Это был тот же тренировочный кабинет, где когда-то началась их история. Оставалось лишь надеяться, что он не станет тем, где она закончится.

Доркас скинула с себя обувь и мантию, после чего принялась растёгивать рубашку, пока где-то на середине пуговичного ряда внезапно не замерла, сообразив, что делает. Раздевается! По сути ничего такого, чего она не делала бы прежде, ведь Доркас всегда, вне зависимости оттого, шла ли речь о спарринге или дуэли, предпочитала тренироваться не в рубашке, а в майке, которую носила под ней, поскольку та, плотно прилегая к телу, не сковывала движений и не мешала в бою. Джон, конечно, был в курсе, так как вставал с ней в пару не раз и не два и теперь тоже не должен был обратить на это никакого внимания. Как, пожалуй, и сама Доркас. И, наверное, она бы не обратила, если бы её мозг не посчитал важным напомнить, что она никогда не раздевалась перед Долишем, как мужчиной, который ей не безразличен, и спросить, а есть ли шанс, что, глядя на неё, он увидит в ней женщину? Мечтай, Медоуз, осадила она себя. Скорее он решит, что ты запуталась в одежде так же, как путаешься в чём угодно. 

— Прроклятые пуговицы, кто их вообще выдумал? — выругалась она, чтобы как-то объяснить заминку и своё странное поведение, и отвернулась от Долиша, чтобы он не заметил, как её зацепило собственное воображение, которое даже наедине с собой не верило, что она может ему понравиться. Разделавшись с рубашкой и собрав волосы на затылке, она снова обернулась и обнаружила, что Джон уже ждёт её и разминается. — Шутишь, да? Когда это я отказывалась от хоррошенького махача? — с притворным возмущением усмехнулась Доркас, подходя поближе, пока ещё с палочкой наперевес, чтобы завершить последние приготовления. — Акцио, бинты! — призвала она. — Ты позволишь? — спросила она, когда заклинание выполнило её поручение и доставило ей несколько специальных тончайших, но закалённых магией эластичных бинтов, хранящихся в недрах тренировочных кабинетов именно на такой случай, и постучала сперва по своим рукам, а потом по рукам Джона. Следовало немного подождать, пока они оплетут все наиболее уязвимые части тел, суставы и связки, чтобы уберечь их от спонтанных травм. — Да, я понимаю, вторрое дыхание и всё такое, но все твои конечности всё ещё в одном экземплярре. Не ты ли говоррил мне, что нельзя ррисковать собой без особой необходимости? Да, я настолько самоуверренна, что думаю, что они тебе пригодятся, — она подмигнула ему и, поскольку бинты успешно закрепились на положенных местах, поспешила убрать палочку к остальным предметам сброшенной экипировки, после чего вернулась обратно. Время пришло. 

Не сводя взгляда с Долиша, она несколько раз встряхнула руками, ненадолго впуская у своё напряжённое тело расслабленность, прежде чем полностью мобилизоваться и сосредоточиться на поставленной задаче. Однако Джон пока ничего не предпринимал, тоже пристально наблюдая за ней, не разрывая зрительный контакт. 

— Ладно, это не шахматы, белым необязательно ходить перрвыми, — наконец, нарушила она сперва воцарившееся в пространстве вокруг безмолвие — затишье перед бурей — а затем и всю неподвижность. Зная, что Долиш будет следить за всеми её выпадами и блокировать каждый, она замахнулась ведущей рукой, чтобы завлечь его и переместить фокус на правую сторону, но в последний момент, резко прижав руки к себе в защитной позе, резко развернулась, чтобы выйти из обманного маневра, и, перенеся весь вес на правую ногу, сделав её опорной, атаковала корпус слева, направив удар левой ноги Джону в правый бок. 

Подпись автора

tnx, blanshefleur

Удивилась ли Доркас, что Долиш отразил её выпад, предельно точно предугадав её замысел и выставив соответствующую защиту? Нисколько.

Удивилась ли она тому, как он почти сразу перешёл в ответное наступление, которое оказалось не в пример её более результативным, и опрокинул её навзничь? Наверное, тоже нет.

Чему она действительно удивилась, так это своей реакции на все эти действия, как его, так и свои. Нападение или блок против него не должны были так заводить Доркас, но они заводили, пробуждая в ней какой-то особый вид удовольствия, не имеющий никакого отношения к тому азарту, который она могла бы ожидать в статистическом поединке, и заставляющий её балансировать на опасной грани между необходимостью контроля и желанием всё пустить на самотёк. Разум приказывал ей, если не остановиться, то хотя бы обуздать все свои неоднозначные порывы, пока они окончательно и бесповоротно не зашли слишком далеко, но тело хотело большего, отказываясь довольствоваться малым и негласно напоминая: если не попробуешь сейчас, то, возможно, никогда не попробуешь. И если собственную дерзость она ещё могла уразуметь, то чем руководствовался Джон, ей было решительно непонятно. Его слова, взгляды и улыбки не только не помогали сосредоточиться на бое, как на бое, но и добавляли ситуации двусмысленный подтекст. Предлагая спарринг, Доркас рассчитывала, что поведение Долиша поспособствует тому, чтобы пересечь любые сомнительные намёки с её стороны, и не была готова к тому, что он будет откровенно им потворствовать, поддразнивая и подначивая её пуще прежнего. И поскольку она не допускала мысли, что за этим могло крыться что-то другое, что могло бы её обнадёжить во взаимности, вывод напрашивался только один: пока что она не сделала ничего, что Джон посчитал бы неуместным и требующим вмешательства. Что ж, возможно, чтобы вывести его из себя, ей следовало немного поднять градус. А заодно и себя с пола, потому что перспектива искушать судьбу, валяясь ничком, была не достойна её, как борца.

Сгруппировавшись на месте, Доркас снова заняла стойку, наблюдая, как Долиш медленно кружит вокруг неё, сохраняя незначительную дистанцию для возможности обманного манёвра, прежде чем последовать его примеру, чтобы незаметно отдалиться и увеличить расстояние между ними. И сказать в противоположность этому:

— Боюсь, если я не буду ррисковать, то ты никогда не узнаешь, насколько близко я могу быть, — парировала Доркас почти игриво. — Потому что это было даже отдалённо не близко. Кстати, ты там кое-что урронил, — нарочито беспечно добавила она, кивнув на ноги возле линии его передвижений, и, не дожидаясь, пока Джон проследит за траекторией её взгляда, бросилась к нему. Она как будто нырнула на мат, целясь аккурат в центр того внешнего круга, который они создали, находясь на разных его полюсах, быстро оттолкнулась ладонями от поверхности, взмыла вверх и по очереди закинула ноги на плечи Долиша, вынуждая его вцепиться ей в бедра. Она отдавала себе отчёт, что для Джона она, вероятно, почти ничего не весила и его силы бы хватило, не только чтобы удержать её, но и использовать подобный приём против неё, повалив обратно, поэтому не стала понапрасну терять времени, которое мог для неё выручить эффект неожиданности, и, выпрямившись и устойчиво закрепившись, подалась вперёд и руками, и ногами, так что Долиш на мгновение буквально уткнулся ей лицом в сонное сплетение, работая, как рычаг, пока их обоих не повело под собственной тяжестью и они не рухнули вниз на мягкий пол позади Джона. Успев в очередной раз сгруппироваться, Доркас ушла в перекат и развернулась, чтобы посмотреть на своего партнёра, растянувшегося недалеко.

— Ой, кажется, это был ты, — вставая и подходя поближе, непринуждённо пояснила она с довольной ухмылкой, всячески игнорируя чувственные импульсы, которые, подобно фейерверку, расходились от тех мест, где их контакт был особенно ощутим, даже несмотря на одежду. Кожа пылала, словно она была обнажена, когда он прикасался к ней, мышцы дрожали от напряжения, а под коленками обнаружилась какая-то странная предательская слабость, и Доркас пришлось в который раз повторить себе истинную цель этого сомнительного мероприятия, чтобы не забыть, зачем всё затевалось. Это в назидание, а не ради наслаждения. — Ну что, это было достаточно близко для тебя? Один-один? — легонько посмеиваясь, уточнила она, давая Джону возможность самому оценить этот ход по шкале от одного до десяти. — И, пожалуй, я с тобой не соглашусь насчёт пррелюдии, Долиш: я её не прропустила, это именно она. Пррелюдия, — от этой фразы у неё даже во рту пересохло, потому что находится в одном не то что помещении, но даже предложении с Долишем и этим словом казалось слишком уж вызывающе. Жар, прежде концентрируемый только в районе живота и конечностей, теперь заволакивал сознание и лицо, и она порадовалась тому, что её тёмная кожа и напускная бравада скроют смущение и не сделают её отношение ко всему совсем уж явным.

— Ну так что, прродолжим копошиться, как дети, или начнём рразвлекаться, как взррослые? — хлопнув в ладони и вздёрнув подбородок, спросила она, принимая оборонительную позицию и мягко пружиня на матах, всем своим видом давая понять: настал черёд Джона проводить атаку.

Подпись автора

tnx, blanshefleur