[indent] Ей показалось, что она прикрыла глаза буквально на секунду, но мир успел перевернуться с ног на голову. Опять. Голова коснулась подушки, а когда Марлин глаза открыла, то свет нестерпимо ярко по ним ударил. Потолок вращался.
[indent] На нее все сильнее накатывало удушающее осознание - Питер сказал, что любит ее. И давно. Можно было сколько угодно списывать слова и действия на алкоголь, но она прекрасно знала по себе: он мог только развязать руки и побудить к тому, на что не хватало смелости прежде. На то, что и так просилось наружу, но было стеснено собственными внутренними барьерами. Отчего-то она решила, что и с Петтигрю это работает так же.
[indent] - Нет, - она слишком резко села на краю дивана, все еще прибывая в... Наверное шоке. Сложно было дать этому название. И совершенно предсказуемая попытка Питера сделать вид, что ей все показалось, делала только обиднее. Почему, черт побери, так обидно?! И почему просто не ответить ей честно?
[indent] Перед глазами на секунду заплясали мушки, но Марлин стиснула пальцами мягкий бок диванчика, и наконец сфокусировалась на Петтигрю. И, хотя, она и так предполагала, что он снова попытается провернуть свою нехитрую манипуляцию, резкий и внезапный смех, покрасневшие глаза и потерянный взгляд делали его реакцию непонятной.
[indent] - Забудем? - Она с раздражением поморщилась - ей так надоела эта дурацкая игра. Даже не важно было на сколько он серьезно это ей говорил, и верил ли сам. Просто почему он решил, что каждый раз может так делать? И неужели для него такие слова ничего не значат? Тогда бы она правда хотела их забыть. - Отлично, давай.
[indent] Марлин схватила со стола волшебную палочку Питера, и протянула ему на вытянутой ладони. Острием на себя.
[indent] - Хочешь, чтоб я забыла, давай.

[indent] Ей хотелось бы, чтоб словом можно было унять тревоги, и стереть грусть. Сделать так, чтоб не глядел он на нее так горько, будто это она в чем-то виновата. Сама. И чтоб и дальше они могли смотреть друг на друга без смущения, и говорить открыто. Но как это делать с тем, кто постоянно увиливает и притворяется? Она не могла больше делать вид, что принимает такие правила. И отпустить это не могла.
[indent] Раздражение, однако, схлынуло так же быстро, как и охватило ее. Будто выплеснувшись в паре злых фраз. В висках все еще стучало, но не со злостью. Скорее - с сожалением. И от его печального ответа и попытки сбежать ей стало еще горше. Ведь она могла поставить себя на его место, очень хорошо могла себе представить и вспомнить… как это. Но шнапс и правда делал из них дураков еще больших, чем они были. И Марлин сделала пару глубоких вдохов и выдохов, чтоб собраться с мыслями.
[indent] Совсем не такого ожидаешь, когда признаешься в любви. Она помнила это наверняка, и пришлось приложить усилие, чтоб прогнать из памяти это ощущение, будто внутри что-то надламывается. Ты делаешь робкую попытку открыть кому-то, что чувствуешь, веря, что он не обманет твоих ожиданий. И это очень жестоко, получить в ответ отказ. Питер, однако, либо отлично умел эту боль скрыть, либо сам шутил так жестоко, и своими действиями и словами тут же ставил признание под вопрос. И как же ей надоело каждый раз ударяться об эту его непроницаемую стену. Неужели от нее и правда нужно было так защищаться? Почему нельзя сказать, как есть?
[indent] Когда в квартире неожиданно погас свет и все утонуло в темноте Марлин наклонилась за чужой волшебной палочкой, находя ее наощупь. Встала, опираясь о диван, цепляясь пальцами за рукав Петтигрю. Вложила палочку в его руку.
[indent] - Ничего страшного, так бывает… - В темноте только по движению воздуха, по ощущению тепла рядом, можно было понять, что Питер все еще здесь. Темнота будто скрыла на время ту неловкость, которую они создали, ведь нельзя было смутить друг друга взглядом, нельзя было увидеть реакцию на лице. И в темноте не получится нацепить маску равнодушия. Только осязая кожей, только улавливая острее интонацию в голосе можно было понять и услышать. Но он молчал.
[indent] - Ты серьезно? Пожалуйста, мне надо знать, - она, осторожно проведя пальцами вверх по рукаву его рубашки, задержала их на предплечье. Щеки совсем близко касалось теплым дыханием. Зачем и за каким импом ей вдруг надо стало это непременно знать, она бы сама себе не ответила. И если до этого момента все еще можно было попытаться отпустить ситуацию, сделать вид, что не придала этому значения, то теперь отступить она уже не могла.