31.07.1956

Джон все еще не понимал, что происходило, зачем какие-то похороны и для чего ему туда нужно. Он не мог поверить в то, что Сэма больше нет, ведь он не был рядом, когда друг лежал при смерти, и не видел его мертвым. С мамой все происходило иначе, ведь она долго болела и Джон, хоть и был маленьким, но постепенно привыкал к мысли о том, что ее не станет. Он находился с ней, когда она закрыла глаза и больше не открыла, ему позволили проститься на кладбище, подержать ее руку и поцеловать хладный лоб. Но сейчас Джон, перестав быть наивным и легковерным ребенком, никак не мог осознать смерть Сэма, не в силах был почувствовать утрату, ведь даже похороны должны были проходить с закрытым гробом, чтобы не шокировать людей изуродованным телом. Он ни разу не заплакал, у него не получалось избавиться от стойкого ощущения того, что Сэм просто уехал домой на каникулы, а осенью они вновь встретятся. Джон даже написал ему письмо, только не отправил. В итоге умом он смирился, но душой, где-то внутри отказывался верить, из-за чего вел себя как обычно, внешне никак не выражая своих переживаний и не показывая истинного состояния. С тех пор, как ушла из жизни его мать, отец мало интересовался тем, что ощущал маленький Джон, постоянно заставляя его держать свои никому ненужные эмоции в себе. Может, поэтому он настолько глубоко запрятал их, что сам не понял, насколько они сильны, а главное, насколько важно выплеснуть их, чтобы освободиться. Эта тяжесть сначала незаметно таилась в душе мальчика, но постепенно становилась все явственней. Только Джон снова и снова прогонял подступающую панику, не желая чувствовать боль, будто все это могло пройти бесследно, само собой.
Для Джона этот день казался какой-то формальностью, он не так нуждался в том, чтобы быть на этих похоронах именно из-за Сэма, ведь все еще не готов был проститься. То, что тело друга окажется в земле, тоже ничего не значило, пока сам Джон не решит, что пришел конец. А для этого было слишком рано. Сэм - первый и единственный друг, именно друг, а не приятель или знакомый, друг, который мог успокоить, когда требовалось, развеселить, когда не нужно, абсолютно всегда защитить или дать по лбу, когда следовало. Невозможно отпустить все это в один день. Поэтому Джон прибыл на эти похороны не для того, чтобы проститься с Сэмом, а для того, чтобы быть рядом с ней. Аврора за время дружбы стала дорога Джону не меньше, чем сам Сэм. И Джон знал, что для Рори, как ласково называл ее друг, эта потеря просто невосполнима. Он представить себе не мог, что чувствовала она и как справлялась, не понимал, нужна ли ей его поддержка, но безумно хотел быть рядом. Наверное, потому что сам нуждался в ней, ведь она его сестра, часть Сэма, самое яркое и прямое напоминание о нем. Да кого он обманывал? Джон давно не воспринимал Аврору, как сестру Сэма, видя в ней прекрасную девушку, с которой хотел бы быть больше, чем просто друзьями. Но она, будучи на год старше, всегда видела в нем лишь приятеля. Впрочем, Джон и не надеялся ни на что, от всех тая свои чувства. Но сегодня все это было не важно, он должен был просто быть с ней. Ради нее, ради себя. И если ему будет трудно понять ее полностью, его она поймет непременно.
Оказавшись на месте, Джон сбежал от отца под каким-то предлогом, собираясь найти ту, ради которой пришел. Но долго искать не пришлось. Аврора выглядела такой отчаявшейся, такой печальной и вместе с тем злой, невероятно потерянной, словно, искала кого-то в толпе всех этих ненужных людей. На мгновение Джону даже показалось, что она хотела найти Сэма, потому что сам невольно пытался выцепить его фигуру. Но Сэма не было, а Джон просто стоял и смотрел на нее, зная, что она почувствует на себе его взгляд. Она всегда чувствовала.
Джон поймал ее, впервые крепко обхватив руками и почувствовав, как она задрожала. В этот момент он понял, что Аврора уже не будет прежней. Он так сильно прижимал ее к себе, как будто пытался удержать ее ускользающую суть, ухватиться за все светлое, что всегда было в ней, и сохранить, не дать радости покинуть ее, не позволить поглотить отчаянию и унынию.
- Я рядом. И всегда буду. Пока нужен. - прошептал Джон, до боли зажмурившись, чтобы не дать слезам покатиться из глаз. Чуть ослабив объятия, он провел рукой по волосам Авроры, вдруг улыбнувшись. - У меня такое ощущение, что он прямо сейчас смотрит на нас. Как бы я этого хотел...

Отредактировано John Dawlish (2025-04-06 23:40:27)

Подпись автора

Бронь камер в Азкабане по камину

Можно было пересчитать по пальцам, сколько раз Аврора касалась его. Один раз, когда они с Сэмом подшутили над ней, и она дала подзатыльники обоим. Другой, когда передавала книгу, нечаянно дотронувшись своими пальцами до его. Еще был раз в Большом зале, Аврора подошла к ним после ужина, а Сэм от неожиданности подавился тыквенным соком, который в итоге брызнул у него из носа, - тогда Джон и Рори так смеялись, что она оперлась на его плечо, чтобы не свалиться от хохота. Аврора всегда видела в Джоне только друга своего брата, поэтому чувствовала себя в его компании почти так же расслабленно, как с братом, не вкладывая в прикосновения никакого тайного смысла, оттого они были столь естественными, ненавязчивыми и крайне редкими. Сам Джон никогда не смел коснуться ее первым, до сегодняшнего дня. Сейчас он крепко прижимал ее к себе, успокаивающе гладя по спине  и совершенно не заботясь о том, что она может что-то подумать или догадаться о его чувствах. Сегодня все отошло на второй план, страхи исчезли, оставив только потребность друг в друге, желание быть рядом с тем, кто тебя поймет без слов, поддержит одним лишь своим присутствием, не даст впасть в отчаяние.
Немного придя в себя и обретя равновесие в объятиях Авроры, Джон вдруг понял, что больше не смотрит на нее снизу вверх. Он сильно вытянулся, об этом ему все говорили, да и Аврора, хоть и осталась прежнего роста, казалась едва узнаваемой. И дело было вовсе не в том, как заострились черты ее лица, придавая ей некую взрослость, не в том, как стала выразительна ее фигура, которую не скрыть даже под свободной футболкой брата, - изменился ее взгляд. Глаза больше не искрились радостью, как раньше, когда он встречал ее, не источали жизнелюбие и счастье. Казалось, они больше никогда не смогут улыбаться, а веселый огонек, согревающий своим теплом любого, на кого они посмотрят, больше не горел в потускневших зрачках.
И все же Джон знал, что все пройдет, что оба они смирятся, смогут пережить этот ужас и снова стать счастливыми. Забыть? Нет, не забудут никогда. Остынут? Снова нет. Но боль притупится, перестанет колоть сердце огромным ржавым ножом. Их жизни изменятся и никогда не станут прежними, но в их силах все это преодолеть.
Аврора еще крепче обхватила Джона руками, прижимаясь всем телом, отчего он, поддавшись порыву, прижался губами к ее горячему лбу, будто мог таким образом забрать всю ее боль себе. У него не было ни братьев, ни сестер, он мог лишь догадываться, что может испытывать оставшийся без родной души человек. Мать умерла так давно, чтобы сравнивать эти ощущения, но Джон понимал, чувствовал по бешеному ритму сердцебиения Авроры, эхом отдающемся в его груди, как ей сейчас невыносимо. Джон знал, что нужен ей в эту самую минуту, но осознавал, - со временем она перестанет нуждаться в его близости, а может, и вовсе начнет избегать, как лишнее напоминание о Сэме. И Джон не станет ей препятствовать, не будет навязываться, но пока что никуда не денется, если она сама не прогонит. Да и потом придет по первому зову, несмотря на то, что находиться рядом, но не быть вместе мучительно больно, а видеть в ней Сэма, просто нестерпимо.
- Нет, не знаю, - хотел ответить Джон, но лишь молча кивнул, не отстраняясь от девушки. Одной рукой все так же плотно прижимая ее к себе, второй он достал платок из кармана, чтобы аккуратно промокнуть слезы на щеках Авроры. Но после все же шепотом добавил, - теперь знаю.
Джон невольно улыбнулся от слов Авроры, ведь именно это он безумно хотел слышать, но следующая фраза девушки заставили улыбку сползти с лица Джона. Скользнув ладонями от спины к плечам, он крепко обхватил их, чуть отстранив Аврору от себя, и с беспокойством взглянул в ее покрасневшие глаза.
- Никогда, слышишь, не говори так. Он бы ни за что не позволил этому произойти. Он бы не пожелал тебе такого. - Джон знал, как трепетно относился Сэм к своей младшей сестренке. Не один раз им приходилось драться из-за Авроры с ее однокурсниками, точнее дрался Сэм, а Джон всегда приходил из солидарности. Хотя однажды, когда противников было трое, Долиш без единого сомнения полез в драку. Кстати, это был четвертый раз, когда Аврора прикасалась к нему, обрабатывая рассеченную бровь бадьяном. - И ты это знаешь. И ты не хочешь меняться с ним местами.
Страх за то, что Аврора может наделать глупостей, вдруг отступил, и Джон смягчил взгляд, ослабляя хватку на ее плечах. Едва заметно улыбнувшись, он аккуратно обхватил лицо Авроры ладонями, большими пальцами смахнув с щек застывшие слезы.
- Я не отойду от тебя ни на шаг. Никто не посмеет к тебе прикоснуться. Но если ты сейчас не пойдешь, то будешь жалеть всю свою жизнь. - Поправив упавшие на лоб пряди волос, Джон вдруг осознал, что позволил себе больше, чем мог за все прошедшие месяцы, поэтому убрал руки, неловко опустив взгляд. Правда, спустя мгновение, снова взглянул в лицо Авроре. - Я тоже не готов прощаться. И не знаю, когда буду. Но мы должны быть там, с ним...

Подпись автора

Бронь камер в Азкабане по камину

Это какой-то сюр.
Странный сон, от которого не получается проснуться.
Отец настаивал, чтобы Сэм даже в доме не оставался, пока здесь столько гостей: его друзей, друзей семьи и ближайшие родственники. Чтобы никто не увидел его, не узнал о той ужасающей правде, что они отчаянно пытаются скрыть. Но как он мог оставить Аврору одну со всем… этим?
Никогда раньше он столько не спорил с отцом, обычно смиренно принимая его волю и решения, потому что родитель, конечно же, лучше знает, что для каждого из них полезно, правильно и будет лучшим. Возможно, на Сэма так повлияло ощущение, что ему больше нечего терять? Что у отца нет действенных рычагов давления на него и всё, что он может сделать, это выгнать его за порог раньше условленного. И тогда они с матерью потеряют последний контроль над Авророй.
Впрочем, достигнутый компромисс всё равно не позволял Сэму приблизиться к сестре.
Кто этот мальчишка, что смотрел на него из зеркала? Он был почти таким же высоким, но худым и уже в плечах. Костюм Сэма болтался на нем, словно на вешалке, но то, как он выглядит со стороны, волновало волшебника в последнюю очередь. Какая вообще разница? Главное, что благодаря оборотному зелью его никто не узнает.
[indent]
[indent]
Стараясь держаться в отдалении и от родителей, и от прибывающих на прощание гостей, Сэм со стороны наблюдает за происходящим и старается не выпускать Рори из внимания. Не всегда удается, но он старается. Пару раз он ловит на себе внимательный и тяжелый взгляд отца, но игнорирует его. И в какой-то момент находит её рядом с Джоном. Опустив плечи, наблюдает за ними со стороны и чувствует… что-то странное.
Непонятное.
Тяжёлое.
В эту минуту ему трудно поверить, что он не может подойти и просто заговорить с ними. И не только сейчас — не сможет вообще никогда. И если Рори он обещал хотя бы изредка писать, чтобы дать понять, что жив и в порядке, то Джон… Для Джона он действительно всё равно что мёртв. И это их последняя встреча.
И сердце внутри сжимается с щемящей тоской, что становится трудно сделать вдох. И в голове пульсирует несовместимая с этой жизнью мысль, что он видит сейчас Джона в последний раз. Неужели их последнее на двоих воспоминание друг о друге будет таким? Наполненным горечью.
— Такая утрата, о Мерлин, — вздыхает остановившаяся рядом бабушка Селина, и Сэм бросает на неё быстрый взгляд, а потом нервным движением поправляет ворот рубашки. — Такой хороший мальчик был.
— Да? — Невольно получается вопрос, и волшебник опускает голову и взгляд.
Бабушка осторожно промакивает густо подведенные глаза платком и судорожно вздыхает, стараясь подавить всхлип. Сэм видит, как дрожат её пальцы, сжимающие кусок белоснежной ткани.
И находиться рядом с ней, видеть её слезы оказывается мучительно неловко. Он чувствует себя обманщиком.
— Не верится, что это правда, — выдыхает он осторожно и тихо. Поднимает взгляд туда, где, не размыкая объятия, стоят его сестра и друг. — Не верю, что мы больше не увидимся в школе. Не будем играть в шахматы у камина факультетской гостиной зимними вечерами. Не нарушим какое-нибудь школьное правило и чудом не сбежим от завхоза…
Бабушка осторожно касается своей ладонью его плеча в знак поддержки, но ничего не говорит. Или просто не знает, что тут можно сказать.
Сделав глубокий вдох, Сэм запрокидывает голову и смотрит на осколки пронзительно ясного и яркого летнего неба среди шелестящей листвы. Кажется, что вот он, тот момент, когда всё внутри сжимается от невозможности сделать вдох или выдох, и воздух просто застревает в горле. Тот момент, когда появляются слезы, но… нет. Почему-то он оказывается не способен заплакать. Хотя сегодня для этого самый подходящий день.
От понимания, что вся его привычная жизнь остается позади, должно быть больно. Как и от всех этих мыслей и воспоминаний. Но почему-то не было. Или было, но как-то неправильно.
Он должен оплакивать себя и свою жизнь — это ведь самая нормальная реакция из всех возможных, но слез нет. Ему словно не хватало осознания, что это происходит взаправду и с ним. Что через какую-то пару дней он проснется не дома, а где-то далеко отсюда. Что не услышит пожелание от Рори доброго утра, не увидит её улыбку, не поедет вместе с ней осенью в Хогвартс, вообще никогда больше не вернется в школу, как и не услышит смех своего друга. И что отец больше никогда его не обнимет так, как умеет только он один — порывисто и крепко, задерживая теплые широкие ладони на его спине, одним движением и жестом закрывая от целого мира. И что лицо мамы не озарит теплая и ласковая улыбка, которую она подарит именно ему.
Что всё, что у него осталось, это воспоминания. Оборотень забрал у него всё и не оставил взамен ничего, кроме тяжелой пустоты где-то в солнечном сплетении.
Возможно, ему и правда было лучше умереть?
И Сэм упрямо прокручивает всё это в мыслях снова и снова и всё ждёт, когда же до него дойдёт, что это не кошмар, от которого никак не получается проснуться. Когда уже ему станет не просто больно, а невыносимо?
Впрочем, он знает ответ. Чувствует и догадывается, в какой момент осознание его настигнет.
— Когда умер мой муж, я не позволила себе слёз. — Прерывает молчание бабушка, глядя куда-то вдаль. — Решила, что должна быть сильной ради семьи и внуков. Что если не я, кто ещё их поддержит? Что я не имею права на слабость, горечь и тоску. И что Говард не хотел бы видеть меня такой. Но порой я всё равно чувствую себя перед ним виноватой. Словно я не простилась с ним так, как должна была. А ещё думаю обо всём том, что делала и чего не сделала. О словах, которые так и не сказала. И что нужно было как можно чаще говорить ему, что я его очень сильно люблю.
«Любовь?» — Наверное, да. Наверное, то, что нестерпимо зудит у Сэма под рёбрами и ощущается неподъемной тяжестью в груди, мешающей каждому новому вдоху, это любовь. Невысказанная, невыраженная, толком так и не рожденная. Кажется, что во многом очевидная и безусловная, но всё равно недостаточная. Состоящая из прикосновений и жестов, для которых больше нет места. Слов, которые так и останутся несказанными и сгниют где-то внутри.
— Я просто всегда думала, что у нас ещё есть время.
Наверное, он думал также. Или, что ближе к правде, вообще никогда ни о чем подобном не думал.
— Мне ещё постоянно повторяли в день его похорон и после, что время лечит. Но прошло уже двенадцать лет, и я всё ещё не чувствую, что это действительно так. Я лишь думаю, что каждый переживает боль так, как умеет.
— «Переживает боль», — повторяет Сэм за бабушкой и опускает взгляд в землю, на носки своих туфель, — забавно звучит. Так, словно нужно запастись терпением и дождаться, пока боль умрет раньше тебя.
Пожилая женщина рядом с ним, прищурившись, качает головой, а потом согласно кивает:
— Наверное, так оно и есть.
[indent]
[indent]
Это какой-то сюр.
Все эти люди вокруг. Их чувства, печаль и слезы.
И совершенно не получается охватить разумом всё происходящее. Как где-то внутри нестерпимо и это чувство хочется выцарапать из своей груди. Как хочется кричать, пока не сорвётся голос. Как хочется, чтобы кто-то пришёл и всё исправил, чтобы его жизнь починили, как сломавшиеся часы, чтобы всё было как прежде. Но никто не придёт, потому что никто никогда не приходит.
Земля между могилами густо покрыта вереском. Вопреки полуденному зною юноша зябко ёжится. Стоя позади сестры среди холодных надгробий и статуй с печальными ликами, Сэм смотрит на её чуть сгорбившуюся спину и понурые плечи. Как он может её поддержать? Ему даже находиться к ней так близко нельзя, не то что разговаривать. Да и что он может сказать? Ей? А Джону?
Склонив голову, он читает слова эпитафии, выбитые на надгробии, цепляясь взглядом за последнюю строчку: «Любимый сын и брат».
Сколько таких — любящих и любимых — здесь лежит?
Это просто участок земли и гранит, по-настоящему не имеющие ничего общего с тем человеком, который под ними находится. А в его случае там не будет даже тела. Это просто место.
Место, где можно попытаться оставить свои переживания, эмоции и слезы. Место, где можно достигнуть опустошения, и никто тебя не упрекнет за излишнюю эмоциональность или неспособность жить дальше, примирившись со своей утратой. Место, где можно не бояться собственной скорби и позволить выйти на свет той боли, которую всё остальное время приходится прятать и скрывать. Так глупо, что для всего этого, естественного и простого, нужно определенное место.
Всё происходящее такое странное.
И такое неправильное.
— Аврора..!
Сэм слышит недовольный шёпот отца и поднимает взгляд. А в следующее мгновение сестра упирается ему в грудь спиной, и он, не успев даже обдумать свой жест, осторожно касается ладонями её плеч. Не удерживая от побега, но поддерживая от падения. Всей его осторожности и выдержки едва хватает на то, чтобы не обнять её, не увести, наплевав на приличия, из этого цирка и разыгрываемого родителями, как по нотам, представления.
Собственные руки и пальцы чуть дрожат, Сэм делает прерывистый вдох, но всё, что он может сказать Рори, застревает в горле и горчит на языке.
Не из-за запрета отца.
А потому что все эти слова бесполезны.