- Жди у моста, - бросает он, не оборачиваясь. Голос ровный, даже ленивый. Впрочем, он никогда не нуждался в эффектных прощаниях. Фигура в тени исчезает - по команде или по собственной воле, значения не имеет.
Лестрейндж выходит на улицу деревни, из тесного проулка между лавкой и ветшающим зданием бывшей мастерской. День сегодня ясный, воздух прогрет солнцем, и Хогсмид полон голосов - младшие радостно снуют с маслопивом в руках, старшие лениво бродят между витринами, кое-кто, по всей видимости, изображает бурную подготовку к экзаменам. Большинство его сокурсников остались в замке - зубрить, догонять, упрашивать преподавателей взглянуть ещё раз. Жалкая привычка слабых - верить в милость.
Сам Родольфус милости не ожидал. Он считал - и имел на то причины - что готов. Экзамены его не пугали. Его уверенность шла от лиц некоторых экзаменаторов с Министерства. На словах независимых, вежливых, с безжизненными глазами. Они оценят не болтовню, а дело. Именно поэтому школьные учителя вызывали у него лишь скуку. За исключением одного. Слагхорн, старый пройдоха, по крайней мере понимал, чем торгует. Остальные - жалкие знатоки чужих заметок.
Он идёт по главной улице, никуда не торопясь. Проходит мимо книжной лавки, кивает в сторону девчонки из его факультета - та что-то отвечает, смеётся, ловит его взгляд. Он не слушает. Уже не слушает.
Потому что в поле зрения появляется другая.
Высокая. Светловолосая. Спиной к нему. Идёт прочь. Не спешит, но и не замечает. Идеальный момент - как раз на той стадии, когда ещё можно изменить направление. И он меняет.
Догоняет за пару шагов. Хватает её выше локтя, чуть крепче, чем принято вежливо. Без извинений. Он никогда не извиняется за то, что уже сделал.
- Привет, Грей, - произносит он, скользя взглядом по лицу, словно проверяя, насколько хорошо её помнит. Улыбается - почти беззубо, сухо, без тепла. Улыбка на случай, если за ними кто-то наблюдает. Если нет - всё равно.
Руку убирает не сразу, делает жест в нужную сторону - вдоль улицы, мимо лавок, мимо школьников, мимо витрин с безвкусным хламом.
- Будь милой, составь мне компанию, - говорит он, будто предлагает прогуляться, а не отдаёт приказ.
И идёт. Не оглядываясь.
Она может остаться. Молчать. Возмутиться. Он и так потратил на неё больше времени, чем положено. Выбрал. Не из вежливости - из интереса. Столь же временного, сколь и всё остальное в этой деревне. Её выбор - следовать или исчезнуть. Оба исхода его устроят.
Он проходит мимо лавки сладостей, где девочка в школьной мантии спорит с продавщицей о цене на карамель. Мимо кафе, в котором пьют тыквенный сок хихикающие слизеринки - на одну из них он бросает короткий взгляд.
Воздух здесь тяжёлый от пыльцы, от солнца, от глупых ожиданий. Он идёт легко. Почти весело. Игры - вот для чего деревни. А если повезёт - и воспоминания.

Он не слышит шагов - просто знает, что она идёт. Не вскрикнула, не возразила, не поинтересовалась куда и зачем. Даже эльф бы, пожалуй, издал какой-то звук. А эта - нет. За такую покорность некоторым полагается медаль. Или хотя бы поводок. Золотой. В тон волосам.
Он идёт ровно, широким шагом, без спешки. Привычно. Пальцы уже не касаются её локтя, но ощущение от касания ещё должны сохраняться - не у него, у неё. Он не оборачивается, не проверяет. Просто даёт возможность догнать. Не то чтобы разрешает - но и не мешает. Он не из тех, кто тянет за руку.
Когда её шаги приближаются, он замедляется. Достаточно, чтобы не шла слишком далеко позади. Недостаточно, чтобы оказалась рядом. Он не хочет видеть её выражение. Не сейчас. Оно может быть испорчено чем-то неуместным - надеждой, ожиданием, попыткой понять. А ему достаточно знать, что идёт. И всё.
- Ты всегда такая тихая? - спрашивает он с ленивым интересом. Без издёвки, но и без участия. Словно любопытствует, умеет ли она гавкать, или только виляет хвостом. Иногда в этом есть даже прелесть - в молчаливых, тихих, послушных. Только вот не надолго. Слишком быстро надоедают.
Проходят мимо какого-то оживлённого крыльца. Кто-то машет рукой - не ему. Кто-то смеётся - не над ним. Воздух пахнет жареным миндалём и карамелью, дети визжат, толкаются, вцепляются в пакеты с яйцами и конфетами. Приторная идиллия. Она липнет к пальцам, как сахарная глазурь на дешёвом печенье, и вызывает лёгкое раздражение.
- Повеселилась хоть на праздниках? - продолжает он. - Кролика пасхального поймала?
Он снова не смотрит на неё. Только вперёд. На хрупкий деревенский пейзаж, на кривые домишки, на всё, что чуждо и неважно. Интересует его сейчас только одно - и это определённо не пасхальные яйца.
Пауза. Он чуть приостанавливается, не слишком надолго, просто чтобы она заметила. Потом снова идёт - чуть медленнее, чем раньше. Хочет ли услышать ответ? Возможно. Но молчание устроит не меньше.
Они идут в паре, не касаясь друг друга. Не разговаривая. Ужасно вежливая сцена, если смотреть издалека. Можно принять за приятелей. Или за тех, кто уже устал ссориться. Кто знает.
Он замечает, как ветер касается её волос - лёгкие золотистые локоны качаются, как трава в поле. Это красиво. Отвлечённо. Он знает цену таким вещам. Умеет оценить форму, цвет, силуэт.
Он смотрит вперёд, но краем сознания держит её сбоку. Тень. Присутствие. Потенциальный ответ на вопрос, которого у него нет.
А пока - просто прогулка. Просто день. Просто Хогсмид. Праздники, яйца, конфеты. И одна девочка, которая идёт за ним, не зная зачем.

Он смеётся - коротко, беззвучно. Не от радости и не от иронии. Просто... внезапно удивлён.
Пасхальный кролик - на ужин. Хорошо сказано. Практично. Смысл в праздниках есть только тогда, когда от них можно получить пользу. Всё остальное - шелуха, повод для пустословия и гастрономической пошлости. Он бы, пожалуй, кролика убивать не стал - слишком уж милое существо, особенно когда шевелит носом. Но сам факт того, как она это сформулировала - радует. Неожиданно. Не по возрасту. Не по фасону.
Он выходит за последнюю линию домов, привычно минует невзрачную вывеску - даже не смотрит. Место, где полвека варят отвратительный эль, не вызывает у него ни интереса, ни уважения. Ветер становится свободнее, шум сзади - тише. Он направляется к тропе, ведущей к реке. Не спеша. Дорожка вьётся между покосившимися заборами, тонет в клочьях высокой травы, но Родольфус идёт ровно, точно, будто всё это уже видел.
Слова догоняют его сзади. Он не сразу их понимает - не смысл, а саму суть. И только спустя пару секунд, не оборачиваясь, спрашивает:
- Что именно ты назвала глупостями?
Он говорит спокойно, не требовательно, без обвинения. Не пытается поймать на слове. Просто не понял.
- Ужин? Шоколад? Или пасхального кролика? - уточняет он и чуть поворачивает голову, словно краем глаза проверяя её выражение.
Некоторым девушкам свойственно говорить не то, что думают, а то, что должно прозвучать эффектно. Но эта, вроде бы, не из таких. Или всё-таки из? Любопытно. Хотя не настолько, чтобы задаваться этим надолго.
Он продолжает движение, сойдя с каменного настила на уплотнённую землю. Под ногами - корни, мох, острые ветки. Вокруг - дикий простор, в котором нет ни деканов, ни младших братьев. Только ветер и редкие звуки - птицы, вода, чьи-то далёкие крики.
Всё слишком живое, чтобы быть важным.

Он не отвечает. Лишь пожимает плечами - медленно, почти равнодушно. Какое отношение «статус» имеет к детским играм? Какая связь между чистой кровью и пасхальными развлечениями? Статус - это фамилия, история, древность. А не глупая игра в кролика.
И Рабастан уже не ребёнок. Впрочем, у них свои детские игры.
Но рассказ он слушает. Не перебивает. И чем дальше, тем внимательнее. Не из вежливости - скорее, из интереса. Соседи, семьи, шоколадные гнёзда…
У него не было соседей. Ни детей, ни их родителей. Только сквотеры-еноты у северной оранжереи, да единорог, случайно забредший на территорию поместья. Да и тот был пойман, выпорот и выпущен обратно в лес.
Он вспоминает: на первом курсе ему всё время казалось, что он младше остальных. Хотя по возрасту был старше многих. Просто не умел тогда со сверстниками говорить, шутить, подбирать нужный тон. Всё казалось неестественным, чужим.
Зато на дуэлях всё расставлялось по местам.
Там, где нужна была не болтовня, а точность. Умение. Решимость.
- А главный приз какой был? - спрашивает он, всё ще не оборачиваясь. - Удалось его когда-нибудь найти?
Не потому что это важно. Просто хочется знать. Ради этого приза ведь всё и затевалось.
Они почти выходят к воде. Звук меняется - становится глуше, глубже. Под ногами влажная почва, камни, серая галька. Река широкая, неторопливая. На поверхности - отсветы неба.
Родольфус шагает ещё з два десятка ярдов. И в какой-то момент из-под низкого моста появляется сгорбленная фигура — серая, с длинными ушами, в глубоком поклоне.
Он кивает - почти незаметно.
- Закомься, — бросает он через плечо девушке, замедляя шаг. - Я возвращаюсь в замок. Если что - найдёшь меня в гостиной.
Останавливается. Достаёт палочку. Левую ладонь опускает на её плечо - не грубо, но и не мягко. Просто касание. Пауза.
- И открывай почаще рот. - говорит он, глядя на неё в упор. - Тебе идёт.
И исчезает. Точно. Без вспышек. Без слов.
Как будто его здесь и не было вовсе.