К тому моменту, когда Доркас добралась до своей цели, она до нитки вымокла и до костей продрогла под бушующей над Хогсмидом непогодой: ливневым дождём и пронизывающим ветром. Она была так взбудоражена и расстроена после разговора с отцом, что идея нанести на себя водоотталкивающие и согревающие чары пришла ей в голову только с появлением перед глазами со скрипом покачивающейся облезлой вывески «Кабаньей головы», куда она и держала путь. По привычке Доркас потянулась к дверной ручке ведущей — правой — рукой, но свет из мутных, как будто, никогда немытых окон трактира, отразившись бликами на залитой кровью ладони, напомнил, что какое-то время, пока она себя не подлатает, ей придётся побыть левшой.

Как и ожидалось, внутри, кроме трактирщика, Аберфорта Дамблдора, медитативно натирающего тряпкой грязный стакан, почти никого не было, и это была единственная причина, почему из всех злачных мест Туманного Альбиона, до которых Доркас могла додуматься, она отдала предпочтение этой дыре. Вероятность встретить здесь кого-то из знакомых была близка к нулю, а значит она могла саморазрушаться, не опасаясь, что чьё-то неравнодушие и сочувствие ей помешает допиться до Аргетлама и забыть всё, как страшный сон. Конечно, Доркас бы предпочла заниматься этим в своей квартире, там хотя бы не пахло так зверски козлами и можно было включить какую-нибудь приятную музыку, задающую атмосферу, но сейчас там находилась Тиган и страдала из-за разрыва с очередным стрёмным мужиком, а ей меньше всего хотелось добавлять к имеющимся мыслям ещё больше переживаний, которые бы начинались с фразы: «ну что со мной не так, Доркас, вот скажи?», а заканчивались бы тем, что она делала вид, будто разбирается в мужчинах настолько, чтобы давать кузине советы. По крайней мере, не раньше, чем она вольёт в себя хотя бы четверть бутылки.

— Огневиски. Чистый, — без приветствий и преамбул сказала она, останавливаясь напротив Аберфорта, но держась подальше от засаленной барной стойки, от которой, казалось, исходил дух многолетнего тлена. Доркас не знала, произошло ли это из некой негласной солидарности за то, что они оба состояли в Ордене Феникса, или потому что по шкале от десяти в обратном порядке до мертвеца она выглядела примерно как инфернал, брошенный своим господином на произвол судьбы, но Аберфорт без лишних слов откуда-то достал ещё не вскрытую бутыль Блишена и до того безупречно чистый стакан, что в сравнении с ним даже смех на похоронах выглядел бы и то уместнее. Откупорив бутыль, он плеснул в стакан жидкость и, кажется, уже собрался убрать, как Доркас остановила его, перехватив горлышко окровавленными пальцами. — Оставь. — Другой — бросила на столешницу несколько монет, и, отсалютовав напоследок, удалилась в дальний угол, освещённый лишь пыльной масляной лампой, зализывать раны.

Опрокинув порцию на ходу, Доркас со звонким стуком опустила стакан на стол и устроилась за ним же. Достала палочку и наскоро, насколько позволяла рука, высушила себя чарами. Стянула плащ, кинув на край стола. Закатала рукава рубашки. Она знала, как оказывать первую помощь. Пусть в штаб квартире Аврората и работали штатные целители, иногда колдомедицинское вмешательство требовалось по факту и ей под силу было сделать что-то несложное самостоятельно. В этот раз у неё ничего не получилось. Будь повреждена неведущая рука, проблем бы не возникло, а тут так и не удалось довести нужную формулу до результата. Кто бы знал. Боевые, защитные и некоторые бытовые заклинания, которые могли пригодиться в сражении, она на тренировках отрабатывала в том числе и левой рукой на случай, если правую выведут из строя в бою, а вот колдомедицинские почему-то не стала. Весьма досадное упущение с её стороны. Она наполнила стакан и несколько секунд глядела, как переливается янтарная жидкость в свете лампы, роняя на замызганную поверхность витиеватые узоры, решаясь. В качестве антисептика огневиски, конечно, так себе, но за неимением лучшего… Повторно пригубив Блишена, Доркас, стиснув обожжённые пойлом челюсти, плеснула жидкость на рассечённую ладонь.

— Ммм… — короткий стон всё-таки против воли вырвался из груди, но она справилась с этим испытанием и теперь снова взялась за палочку. Раскрыв под лампой ладонь для лучшего обзора, Доркас всмотрелась в оставшиеся в ране переливающиеся под светом крошечные осколки от бутылочного стекла и вывела хватательное заклинание. Получилось, можно сказать, легко — раз и всё — вот бы и другое стекло, другие осколки можно было изгонять из себя с такой же лёгкостью. Но нет. Заклинание медленно, но верно вытолкнуло крошево, так что оно бесшумно выпало на стол, но слова, что изначально загнали его внутрь, никуда не делись и всё ещё звучали в мозгу, как на повторе, отзываясь на каждый падающий на стол осколок голосом отца. А после подступали к Доркас слезами.

— Не плачь. Не надо. Не смей, — шёпотом наказывала она себе, продолжая вытаскивать стекло и слушать заевшую пластинку под названием Дуглас Медоуз. — Ты перрежила столько отборрной дурри у своего отца. Помнишь Паззлвуд? Как можно забыть Паззлвуд, Дорр? А двадцатый день ррождения, было весело, прравда? О, а как насчёт Финна Килганона и вечерр танцев? Ты пррошла черрез всё это деррьмо, Медоуз, и ничего. И черрез это ты тоже пройдёшь, — напутствовала она, хотя голос предательски прерывался. — Главное, чтоб старрик не сдох под завалами в твою смену. А остальное ты перреживёшь. И недовольство. И сурровость. И неверрие. И его гррёбаное рразочаррование.

Палочка в пальцах задрожала, и захваченный заклинанием осколок снова вонзился в ладонь. Резко накатила такая апатия, что сил сдерживаться больше не осталось, и слёзы покатились по лицу. Сиюминутная слабость, пропади она пропадом. Быстрым прикосновением смахнув слёзы, размазав их по щекам, Доркас заставила себя проглотить клокочущее во рту рыдание, собраться и сконцентрироваться, чтобы закончить начатое. Но мгновение было упущено. Теперь ладонь расплывалась перед заплаканными глазами и разглядеть крошево уже никак не получалось.

— Прроклятье, — выругалась она, роняя обессиленные руки на стол, и сразу потянулась к бутылке, чтобы приготовить ещё порцию. Сразу двойную. Какие у неё перспективы? Кажется, в домашней аптечке есть и восстанавливающее, и даже настойка растопырника, чтобы снять болевой синдром. Может быть, её печального вида будет достаточно для Тиган, чтобы не сетовать на того парня, который спит в комнате с чучелами всех своих почивших питомцев из ностальгии, и не перетягивать внимание только на себя? Каковы шансы, что кузина сможет помочь ей с раной?

Она почти прикончила очередной стакан, когда сквозь покрытое конденсатом стекло и слёзную поволоку различила движение — к ней за стол кто-то подсел. Иисус, Мерлин, Иосиф, она заныкалась в дальний угол самой злачной дыры, разве что не опустившись до вертепов Лютного переулка, и даже тут ей не дали возможности морально поразлагаться одной. Повинуясь защитному рефлексу, Доркас нацепила на лицо раздражённую улыбку, готовясь послать незваного вторженца куда подальше, и замерла. Раздражение разом ушло, а вымученная улыбка больно впилась в кожу, точь-в-точь осколок, застрявший в открытой ране. Сразу вспомнилось, почему она так отчаянно не хотела, чтобы кто-то заметил её в таком состоянии сегодня. Она знала, что если встретит кого-то, кому будет не всё равно, что с ней происходит, она сдастся, не попытавшись бороться, и тупо разрыдается.

Доркас закрыла глаза, молясь про себя всем святым, чтобы когда она их открыла и снова увидела перед собой Джона Долиша, ей хватило самообладания этого не допустить.

Отредактировано Dorcas Meadowes (2023-06-16 17:57:31)

Странное дело. Доркас знала, что не раздумывая доверила бы Джону свою жизнь, но почему-то мысль, что он увидит её слёзы, казалась ей невыносимой. Впрочем, не только он, а кто бы то ни было. А странное, потому что конкретно Долиш ведь уже видел их, и не раз. Правда, это всегда были, так называемые, профессиональные слёзы. Как в тот раз, когда она при исполнении сломала ногу, и боль была слишком нестерпимой, чтобы реагировать на неё как-то иначе. Или как во время того случая в Ливерпуле, где слезоточивый артефакт заставлял всех в радиусе пятидесяти ярдов безутешно рыдать, пока они не нашли способ деактивировать его. Или как на том задании, где она впервые не смогла спасти человека… Но слёзы по личному? Никогда. Нет. Отец этому ещё с детства учил: всегда улыбайся и никогда не плачь, девочка, и тогда никто не поймёт, что у тебя на душе и как именно это можно использовать против тебя. Никому не позволяй узнать свои слабости, иначе будет совсем не важно, насколько ты сильная, потому что ты всего лишь человек, у которого есть рычаги давления. Не раскрывай их. Иронично, что именно отец тебя в этот раз и довёл, не так ли, Дор? Определённо иронично. Разумеется, она не думала, что Джон может поступить с ней или с кем бы то ни было так, нет, конечно, но эта привычка — установка постоянно держать оборону и разрешать себе подобную эмоциональную разрядку исключительно в одиночестве — так глубоко пустила свои корни, что не следовать ей просто не получалось. И думать о ней по-другому — тоже.

Поэтому первым порывом Доркас, оттачиваемом годами, раз уж совсем спрятаться ей не удалось, было полностью отрешиться от происходящего. Отвести взгляд в сторону, прочь от проницательных глаз Долиша, которые за шесть лет совместной работы, она уверена, узнали её куда лучше, чем хотели показать, а она — могла себе вообразить. Небрежно размазать слёзы, будто за ними — какой-то пустяк, а не разбитое сердце. Прочистить горло, чтобы не дрожал голос, когда придётся заговорить. Отшутиться, в конце концов, зря у неё что ли неловких рассуждений припасено с котёл и маленькую склянку? Иными словами, последовать привычке, где любое отклонение воспринималось, как удар под дых. Но стоило Доркас открыть глаза и под пристальным взглядом напротив сжать ладонь в кулак, чтобы как-то попробовать реализовать свой план, как Джон, будто почувствовав, что она собирается сделать, разбил её намерение одним единственным выверенным движением. Не разрывая зрительный контакт, он взял её за руку, разом отрезая путь к отступлению. Внезапно на Доркас накатила какая-то страшная усталость, а следом смиренное понимание — как бы она себя не повела, как бы ни старалась отвернуться, отгородиться, скрыться за камуфляжем из дурацких фраз — он всё равно не уйдёт. Не после того, как дал этим бессловесным жестом обещание, которое только может дать один аврор другому в беде: я тебя не брошу. Видит Мерлин, она, правда, пыталась сдержаться, но не получилось. Одинокая слеза всё-таки покатилась по щеке, но Доркас её торопливо смахнула, как будто после всего в этом сопротивлении всё ещё был хоть какой-то смысл, и, чтобы отвлечься, уставилась на её с Долишем руки, соединённые вместе.

Когда Джон только заключил её ладонь в свою и притянул поближе к себе, от температурного контраста при прикосновении к коже там, где его тепло встретилось с её холодом, по рукам поднялась волна мурашек. Пальцы, однако, поддались напору изве не сразу, боролись из того же пресловутого принципа, что и всё тело Доркас целиком, но вскоре тоже покорились, давая Долишу доступ к ране. В конце концов, не такая она и гордая, чтобы сопротивляться помощи, которая ей объективно необходима, тем более что Джон — лучше всех тех, на кого она вообще изначально могла рассчитывать, себя или же Тиган. Она наблюдала за ним молча. Слёзы по-прежнему обжигали глазницы и сводили челюсть, но, по крайней мере, они не лились из неё, как из рога изобилия, как она боялась, и это как-то примиряло её с собственной уязвимостью. Теперь, когда всё в ней концентрировалось на уверенных руках Долиша и его сосредоточенном лице, чувства медленно, но верно поддавались контролю и была вероятность их если не полностью, то хотя бы частично обуздать.   

— В стакане? Скоррее уж в бутылке, — хрипло ответила Доркас, глядя на процесс удаления оставшихся осколков. Огневиски, видимо, уже заметно ударил в голову, раз какая-то часть её мозга находила это зрелище — аврора, или вернее Джона Долиша, за работой — умиротворяющим и завораживающим. — Знаешь, той самой, на чьём дне ты пытаешься найти истину, которрой там нет, — добавила она отстранённо и подняла взгляд на лицо Джона, собранного и всецело поглощённого стоящей перед ним задачей. И вдруг для себя отмечая, что прежде такого выражения она за ним не замечала. Вспомнилось даже слово «новое», хотя Доркас была убеждена, что за шестилетнее знакомство, полное всевозможных ситуаций, видела Долиша вообще любым. Но вот таким, как сейчас, с её рассечённой ладонью в своей — она видела его впервые. Ну только ты-то во мне не разочаровывайся, невольно подумала она, радуясь, что алкоголь не развязал ей язык настолько, чтобы сказать это вслух. Пожалуйста. И, словно как-то ощутив, что Доркас к нему обратилась, пусть и мысленно, Джон на неё посмотрел и сказал, что шрам пройдёт.

— Иногда я жалею, что они не остаются. Шррамы после него. — Она горько усмехнулась при виде неестественно бледной полоски на смуглой коже в том месте, где ещё недавно зияла рваная рана, алела кровь и блестело стекло. — Может быть, это бы меня хоть чему-то учило и я бы не соверршала рраз за рразом одни и те же глупые ошибки… — поймав на себе внимательный взгляд Долиша, Доркас осеклась и потупилась, упрекнул себя за откровенность, на которую по трезвому уму она бы вряд ли отважилась. Наверное, таким образом огневиски в крови намекал, что лимит подконтрольных ей действий после почти четырёх порций вот-вот исчерпается и ей предстоит выбор. Остановиться здесь и сейчас, или пустить всё на самотёк, и будь что будет?.. — Забудь… — смущённо бросила она и снова обратила внимание на их руки — Джон пока так и не выпустил её ладонь. — И спасибо, — напоследок сжав пальцы Долиша в знак признательности, Доркас с благодарной улыбкой осторожно вызволила руку и начала её разминать, чтобы восстановить кровоток. На ощупь кожа была ледяной и посылала в мозг не иначе как пьяные импульсы в виде желания снова испытать жар от чужой руки, лишь бы согреться. Тогда же в поле зрения Доркас попал ещё один стакан, судя по всему, тоже с огневиски, только полный, и отвлёк её от непонятных сигналов исцелённой конечности и поставленной на паузу истерики чередой едва ли не отрезвляющих размышлений. Джон ведь явился сюда не для того, чтобы за руку её поддержать. И явно не затем, чтобы за что-то пить. Нет, здесь таким трогательным вещам не место. Он, как и она, пришёл в «Кабанью голову», чтобы что-то запить, верно? Что-то или… кого-то. Тоже, должно быть, ищет какую-то истину на дне.

Доркас придвинула к себе свой стакан, где ещё оставалось немного жидкости и облизнула пересохшие губы, решаясь. Наверное, у неё самого начала не было выбора. То есть нет, он был, но она его сделала ещё в тот момент, когда осознала, что Долиш никуда не денется, и, возможно, ей тоже не стоит. Возможно, то, что они оба оказались сейчас здесь, значило, что друг другу они нужны больше, чем им обоим нужна бутылка.

— Отец рразочаррован мной, — призналась Доркас, когда голос достаточно окреп и не хрустел под каждым словом, а разум успокоился настолько, что этот факт больше не мог раздавить её, как в прошлый раз, погребая под тонной переживаний и обиды за подорванную привязанность. — И как авррорром, и как человеком… — Она подняла глаза на Джона, продолжая крутить стакан в ладони, почему-то веря, что он поймёт. Долиш знал её историю, знал ещё до того, как они впервые встретились у информационной стены Аврората, как наставник и стажёр. Он мог не отдавать себе отчёт, но уже тогда наверняка догадывался, как для неё, дочери аврора, что пошла по стопам отца, всегда будет важно стать кем-то достойным, кем-то, кого отец сочтёт за равного. И как неприемлемо будет провалиться и не оправдать ожиданий. И если интуиция подсказывала ему это, ещё когда они были друг другу совершенно чужими и незнакомыми людьми, то сейчас, после всего, через что они прошли вместе, ему и подсказки будут никакие не нужны, чтобы увидеть, что она чувствует. В этом плане у Джона всегда было некое негласное преимущество перед ней. Как у человека-головоломки перед раскрытой книгой. Несмотря на то, что, как коллеги, они были близки и дружны, за пределами Аврората для неё он всё ещё оставался достаточно скрытным. Надо отдать Джону Долишу должное, свои рычаги давления он уберегал от воздействия со стороны куда лучше, чем она, ведь Доркас не имела ни малейшего представления, какая жизненная неурядица могла привести его в этот неприглядный сальный трактир вечером в пятницу. — А что насчёт тебя? — она кивнула на его стакан, кстати, тоже чистый. Видимо, Долиш тоже пользовался какими-то преференциями у Аберфорта, раз мог рассчитывать на подобный жест доброй воли, хотя в Ордене он не состоял и выглядел на порядок лучше неё. — Какую буррю этим стаканом хочешь поборроть ты, Джон?

Отредактировано Dorcas Meadowes (2023-04-12 11:22:03)

Честно говоря, Доркас не рассчитывала получить ответ на свой вопрос. Не потому что спрашивала из вежливости, не ожидая соблюдения определённых социальных условностей, как это нередко бывало с некоторыми коллегами, с которыми она была не столь дружна, отнюдь нет. Она уважала Долиша настолько, чтобы до подобного лицемерия не опускаться, ценила его достаточно, чтобы относится серьёзно и внимательно ко всему, чем он с ней делится, и, в конце концов, ей действительно было просто искренне интересно. Но по опыту совместных лет, когда они прошли полный притирок из-за противоположных характеров долгий путь от наставника и стажёра до напарников, Доркас также знала — стоит её любопытству зайти дальше положенного, Джон отшутится, отгородится и сменит тему. Его защитный механизм в том, что касалось личного, был поразительно похож на её собственный, поэтому по одному слову, взгляду, жесту она сразу могла понять, что она лезет туда, где он её не хочет, и отступала. Доркас не думала, что в этот раз что-то изменится. Она привыкла, что как бы близко она ни подбиралась к Долишу, она всё равно оставалась где-то снаружи. Её это вполне устраивало. С тем уровнем доверия, которым они друг друга негласно наделили за эти годы, она верила, что взаимно, было простительно иметь боггартов, которых не хочется выпускать из шкафа, без страха потерять это чувство уверенности друг в друге. Так что когда разговор пошёл по знакомому ей сценарию с отшучиванием, отгораживанием и сменой темы, она не удивилась и не обиделась, а приняла это как данность. Когда-то, когда её система торможения на поворотах в ситуациях с разграничением личного и профессионального была не столь зрелой, её это задевало и даже бесило, но потом, стоило ей осознать, что она тоже не рассказывает Джону обо всём, перестало. Если он когда-нибудь будет готов её впустить, хорошо, а если нет — тоже неплохо. Если подумать, ей не обязательно по-настоящему знать, с чем именно он борется наедине, чтобы быть на его стороне.

— Как хоррошо, что у нас здесь не один стакан, — многозначительно заметила Доркас, подаваясь вперёд, чтобы приглашающе постучать стаканом, который она по-прежнему крутила в руках, по бутылке. — Пррисоединяйся. Этого хватит на две бурри.

Она отклонилась было назад, но, вовремя вспомнив, что сидит не на стуле, как Джон, а на табурете без спинки, вернулась в прежнее положение. В плане внутреннего убранства «Кабанья голова», наполненная мебелью по принципу «с мира по нитке», особым единством оформления не отличалась, хотя эта её разномастность была наименьшей из бросающихся в глаза проблем, которые с лихвой компенсировались возможностью говорить тут о том, о чём в другом месте речь бы точно не зашла. И речь бы не зашла — Мерлин свидетель, Доркас не собиралась никому рассказывать о произошедшем в «Галлогласе» между нею и отцом, намереваясь утопить их ссору сперва на дне стакана, а потом похоронив в себе — если бы случай не свёл её сегодня здесь с Долишем, в короткое мгновение делая изначальную перспективу в одиночестве глушить алкоголь до беспамятства невыносимей, чем потребность высказаться и объясниться. Она нуждалась не в утешении или понимании, но в том, чтобы её хоть кто-то выслушал, раз уж тот человек, которому её доводы предназначались, не пожелал особо вникать в причины её поступка. Почему бы — Доркас перевела взгляд с жидкости в стакане на глаза напротив, терпеливо ожидающие её вердикта — не Джон? Раз уж они оба здесь, а она, к тому же, уже сделала свой выбор. Она доверяет ему свою жизнь. Что поделать, если её жизнь вот такая?..

Впрочем, все эти мысли полностью отошли на задний план на фоне следующей фразы Долиша, которую тот успел произнести до того, как Доркас осмелилась на очередной приступ откровенности. Она не поняла, что в его признании было определяющим: то, каким голосом оно прозвучало, или то, какое выражение лица оно вызвало у Джона, изменив его до неузнаваемости, или всё вместе и сразу, что выдавало неприглядную, почти болезненную правду, стоящую за всем этим — но в тот момент Доркас отчётливо осознала одну ранее неведанную вещь. Долиш позволил ей пройти сквозь свою оборону.

Он пропустил её за барьер.

Она внутри.

От неожиданности Доркас какое-то время, не дыша и не моргая, смотрела на Джона, молча свыкаясь с тем, что он только что сказал. Раньше ей и в голову не приходило, что они могут быть в этом так похожи. До этого времени Долиш не упоминал свою семью, чтобы можно было проводить такие параллели, а сейчас её мозг, одурев от совершенно новой информации, не мог оставить попытки разобраться, какая история за всем этим таится. Даже в нетрезвом виде она в первую очередь являлась аврором, которому было важно докопаться до сути. К счастью, она была ещё не настолько пьяна, чтобы забить на такт, приличия и всё ещё существующую между ними дистанцию и спрашивать прямо, а не действовать осторожно, вдумчиво. Из оцепенения её вывел едва слышный звон стекла и ощущение вибрации, когда Джон легонько чокнулся со стаканом, зажатым в кольце из её пальцев. 

— Сланче! — инстинктивно отозвалась она и, пригубив остатки недопитой четвёртой порции, снова поглядела на Долиша, про себя задаваясь вопросом: чёрт возьми, как? Как кто-то может быть разочарован тобой? Конечно же, она не знала Джона таким, каким его знал родной отец, но работа давала немало поводов для самых разных эмоций по отношению к нему, и ни разу за шесть лет она не испытывала разочарования. Доркас, правда, считала себя по жизни чертовски везучей, ведь выпавший ей жребий был настолько далёк до сожалений, что если бы ей предложили переиграть события в Аврорате, начиная со стажировки, и уже самостоятельно выбрать куратора, она бы снова предпочла всем Долиша и повторила бы их путь без малейших раздумий. Поэтому сперва всё в ней противилось тому, чтобы верить его словам безоговорочно, не возвращаясь к безответному «как?» Но стоило ей вспомнить отца, как всё почему-то встало на свои места. Выходило, правда, что дело совсем не в их сходстве, а как раз в различиях. Если её догадка была верна, её и Джона трагедии получались прямо противоположными друг другу, что, впрочем, не делало их менее удручающими.

— Что бы ты ни делал, твоему отцу никогда не было этого достаточно, да? Ему всегда было нужно больше? — предположила она, давая Долишу время на подтверждение, опровержение или столь привычное отчуждение, хотя могла бы и не ждать, почти не сомневаясь в своей правоте. Ты не разочаруешься в человеке, если ничего от него не ожидаешь, так ведь говорят. Если отец Джона разочаровался, очевидно, он однажды позволил себе лишнего. Так же, как и её отец. Каждый, разумеется, по-своему, хотя итог один: они оба здесь копаются в себе, хотя проблема, возможно, даже не в них.

— Мой отец не хотел, чтобы я становилась авррорром, и до последнего был уверрен, что я сделаю дрругой выборр, — наконец, заговорила Доркас, продолжая крутить пустой стакан и наблюдая за игрой света на гранях. Почему-то это успокаивало и помогало привести хаос среди мыслей в порядок и как-то занять руки, которые в противном случае наверняка бы принялись бесконтрольно жестикулировать в процессе. — Потом я стала соверршеннолетней и попрросила его обучать меня. Он не срразу согласился, но когда это прроизошло, я, прравда, думала, что он увидел, насколько я серрьёзно к этому отношусь, и поэтому уступил мне. Уже потом, после стажирровки, он прроболтался, что все мои трренирровки были напрравлены на то, чтобы я возненавидела своё ррешение податься в Аврроррат и сдалась. Он знал, что не сможет меня отговоррить, поэтому пошёл на эту уловку, чтобы заставить меня пррийти к этому заключению самостоятельно, сделав мою подготовку невыносимой. Как видишь, он не прреуспел. Наверрное, я должна на него злиться, потому что он гррёбаный манипуляторр, но я не могу. По кррайней мерре, не на это. Несмотрря на то, что он действовал из не самых лучших побуждений, он помог мне достичь мечты, и не исключено, что без его пррогрраммы под названием «сдохни или умрри» я была бы и вполовину не так хорроша, как сейчас. Но суть не в этом, то есть не только в этом… — Она сделала небольшую паузу, прежде чем переключиться на наиболее сложную для себя часть. — Вообще всё из-за одного дела, которое мы ведём с Фррэнком. Того, что с монетами и… взррывами в пабах… Этого ещё не объявляли, но, возможно, ты уже в куррсе. Босс ррвал и метал, когда я ему доложила. Нам, наконец, одобррили ходатайство по пррисвоению этому делу статуса серрии после того, как мы обнарружили аналогичные случаи и нашли совпадения в магдоках. Со следующей недели в стрране официально оррудует серийный… не знаю, как его назвать… подррыватель… пабов? — Она замолчала и впервые с начала рассказа встретилась глазами с глазами Долиша, который её слушал, не перебивая. Наверное, сказанного должно было хватить, чтобы закончить логическую цепочку, и без подробностей, ведь Джону была известна судьба её старика, но Доркас всё равно продолжила: — Так что я пошла к отцу, чтобы обсудить возможность закррытия «Галлогласа» на врремя, пока мы не поймаем ответственных, а он… — её голос дрогнул, и она медленно перевела дух, чтобы не допустить очередных слёз, пока будет имитировать интонацию Дугласа Медоуза, — он сказал, что там нечего обсуждать, и как ты вообще смеешь заявляться ко мне и прросить о чём-то таком, и я не этому тебя учил, девочка, и я надеюсь, пррежде чем сунуться сюда, ты обошла все питейные заведения в Маг Брритании и попрросила их всех сверрнуть свою деятельность, вместо того, чтобы просто лучше делать свою долбаную рработу, которую ты так желала, ведь мне, как авррорру, оказывается, нельзя так поступать, только потому что он мой отец. И теперь получается, что это не он гррёбаный манипуляторр, а я. Я! Что я ему так мщу и пытаюсь рразрушить его мечту, пользуясь своим служебным положением, которого я, видите ли, добилась благодарря ему. — Под конец, как только ей удалось продраться через тернии этого разговора снова, Доркас даже потряхивало от негодования, подгоняемого стучащим где-то в висках голосом отца, но вскоре это состояние отступило. Голос затих. Теперь, когда боль и обида были выпущены на свободу, на неё накатило какое-то опустошающее облегчение, которое дало ей возможность дальше владеть собой, не срываясь. Словно доселе глубоко сидящий под кожей осколок, наконец, вышел, и можно было заживить эту рану. И поприветствовать ещё один шрам. — В общем, если корротко, мы наговоррили дрруг дрругу ужасных вещей… Я догадывалась, что чёрртов паб ему дорроже меня, но мне казалось, что чувство сохрранения в нём всё-таки будет посильнее… И да, я знаю, мне не следовало выносить ррасследование из Аврроррата и сообщать о нём грражданскому лицу, и да, я в куррсе, что должна рработать лучше, можешь подать об этом ррапоррт. Я не буду извиняться за то, что не хочу пррийти на вызов и доставать из-под завалов этого старрого болвана, который, как прреданный капитан, отказался покидать тонущий коррабль. Он всё ещё мой отец, в конце концов, — добавила Доркас, не уверенная, что всё ещё обращается к Джону, а не изливает душу по инерции, доставая наружу вообще всё, что приходит в голову спьяну. Она, наконец, выпустила стакан из пальцев, отчего его донышко громко ударилось о грязную поверхность, со вздохом уронила лицо в ладони, позволяя им неторопливо стечь по щекам, прежде чем опуститься обратно на стол. — Понятия не имею, на что я ррассчитывала, когда туда потащилась… Я ведь всегда знала... Неважно... Как ты и сказал, видимо, некоторрые ошибки я пока не готова перрестать соверршать, — она горько усмехнулась, выпрямляясь. И тогда это случилось. Подавленность, помноженная на алкоголь, притупила реакцию. Вестибулярный аппарат не подал тревожный сигнал в мозг, как это было в прошлый раз, поэтому на этот раз Доркас себя никак не остановила, когда резко отклонилась назад, полностью забыв, что позади неё ничего нет.

Отредактировано Dorcas Meadowes (2023-04-30 15:48:44)

Доркас даже не успела осознать, что падает. Прежде чем её тело распознало, что находится в подвешенном состоянии без какой-либо опоры и поддержки, мгновение тревожной неизвестности оборвалось — Джон поймал её. Сердце пропустило удар, не больше. Вот, кажется, она, откинувшись, только-только достигла точки в пространстве, где должна была оказаться в пустоте один на один с необходимостью перегруппироваться, чтобы как-то избежать столкновения с полом, а вот она уже в объятиях Долиша, со всех сторон сжимающих её крепко, как трубка аппарации, но отзывающихся внутри не дискомфортом, как при перемещении, а ощущением безопасности. Что ни говори, хватка у Джона была надёжной, и Доркас знала это не понаслышке. На секунду она снова очутилась на том задании в Кэмдене. В тот самый миг, когда земля под ногами исчезла, но, Долиш, притянув её, смог вытащить её из пропасти, что называется, за секунду до, заставляя внутренности предательски сжаться от напряжения в ожидании неминуемого…

Возможно, живо вспыхнувшие в мозгу воспоминания о Кэмдене, возможно, внезапная смена положения, а может быть и то, и другое одновременно разогнали сердцебиение и вбросили в кровь адреналин, обострив все чувства до предела, отчего она если не протрезвела полностью, то взглянула на происходящее с кристальной ясностью, без алкогольного морока, прежде застилающего глаза. Момент отчётливо и ярко врезался в память: сила нажима ладоней и пальцев там, где Джон держал её, прижимая к себе; со всех сторон окутывающий Доркас его запах, скрадывающий и без того незначительное расстояние между ними; жар от тела Долиша, проникающий даже сквозь одежду. Детали, выдающие, что сейчас они намного ближе друг другу, чем обычно были. Чем они должны были быть, не будь она так эмоционально нестабильна и столь рассеяна и небрежна. Пожалуй, ей ещё никогда не было так неудобно перед ним. Одно дело, когда Джон ловит её при исполнении, потому что от этого зависит её жизнь, и совсем другое, когда это, как только что, случилось на гражданке, к тому же таким нелепым образом, потому что она была слишком пьяна, чтобы контролировать свои рефлексы, свои мысли, своё… всё, и превратилась в какое-то жалкое неуклюжее недоразумение.

Вдруг раздавшийся грохот упавшего стула не дал ей окончательно смутиться и умереть со стыда, напомнив обоим, что опасность позади и вообще совсем необязательно было вот так… Поэтому прежде чем Доркас сумела оформить в слова просьбу поставить её на пол, Долиш уже это сделал, при том, так бережно, что она даже не ощутила, как ступни коснулись твёрдой поверхности. Он вообще всё, что последовало сразу после, сделал как-то незаметно для неё. Поменял табурет на стул, помог придвинуть его к столу, когда она на него села, снова устроился напротив неё, заставив время идти, как ни в чём не бывало, словно ни одной из последних нескольких минут не существовало вовсе. Видимо, она была намного пьянее, чем ей представлялось в собственном сознании, раз события не фиксировались в памяти и ускользали, параллельно вселяя в неё какую-то жуткую уверенность: завтра она этого не вспомнит. А вместе с тем и желание помнить. Она хотела помнить, что Джон такой. Что он может быть таким, как здесь и сейчас, с ней. Что он — это не только камуфляж из самоконтроля, дисциплины и дистанцирования, и внутри него есть ещё один Джон Долиш, более открытый, менее скованный лишь ему известными условностями, которого он редко когда выпускает наружу. И с которым Доркас не отказалась бы познакомиться поближе — поразительно всё-таки, как человек, которого ты, казалось бы, знаешь годами, может заинтриговать тебя вот так, в одночасье и очень сильно? Интересно, успеет ли она узнать его достаточно, чтобы не забыть впоследствии ничего из этого под действием огневиски? Потому что с большей долей вероятности завтра для них всё вернётся на круги своя, где они, как и всегда, будут просто коллегами и не более того. Коллегами, с которыми ничего подобного, как этим вечером в «Кабаньей голове», не происходит и которые ни о чём таком не говорят.

— Ты пррав, шанс есть, — согласилась Доркас, — но в действительности тебя скоррее замедлят с помощью заклинания, чтобы прриземление было не таким жёстким. Смягчат ударр, но не избавят от него. Очень мало тех, кто по-настоящему будет тебя ловить. Но это не только о падениях, а вообще о жизни, да? — как бы между прочим, добавила она, вдруг смущаясь того, что позволила мысли зайти так далеко, вместо того, чтобы просто его поблагодарить за очередное спасение. Она потёрла нос и переносицу, как обычно делала, когда неловкость была слишком велика, чтобы с ней справиться. — Спасибо, что поймал меня, а не замедлил падение, — она улыбнулась, надеясь скрыть от проницательного взгляда свою оторопь. И надо отдать должное Долишу и его эмпатии, он не стал проверять её на прочность, дал ей передышку и сменил тему на ту, которая в сложившихся обстоятельствах могла вывести её на какие угодно эмоции, но только не смущение. Доркас горько усмехнулась.

— Знаешь, в чём прроблема, Джон? — спросила она, поднимая стакан и вдруг понимая, что даже не помнит, когда и как он был наполнен. Выпитое всё-таки неумолимо давало о себе знать. Что ж, она определённо сделает себе одолжение, если перестанет пить это пойло залпом и будет цедить до конца вечера. Если она накидается очень быстро, всё закончится, не успев толком начаться, а ведь у неё только-только появилась компания, с которой остаток пятницы обещал быть не таким дерьмовым, как по последнему прогнозу. Она сделала небольшой глоток. — Я тоже могу его понять. Всё это. Прравда. Я понимаю. Его модус оперранди уже давно не является для меня загадкой. И я более чем уверена, что мой для него тоже не секррет. Я знаю, что он тоже может меня понять, если захочет. Вот только он не хочет. Мол, я слишком молода, неопытна, не знаю жизни и вообще. Да, в этом есть смысл. В твоих словах есть смысл. Но это не отменяет того факта, что меня, — она сделала паузу, пытаясь подобрать слово, которое бы лучше всего передало всё, что она чувствует, когда из раза в раз возникающие ситуации держатся только лишь на её понимании, — бесит, что он даже не пытается встать на моё место. Как будто односторроннего поррядка достаточно, понимаешь о чём я? Но в отношениях так не бывает, один не должен тянуть двоих. И это я тоже понимаю. Но, как видишь, почему-то я всё рравно здесь, пью. А он пьёт там. Вот что мы делаем, вместо того, чтобы всё обсудить, как норрмальные люди. Потому что мы… ну, такие. — Доркас невесело рассмеялась и развела руками в воздухе, словно этим жестом намеревалась объяснить Долишу всю тернистую природу своих взаимоотношений с отцом. Ещё глоток. — Пррости, что вывалила это на тебя. У тебя наверрняка были более прриятные… — она хотела было добавить «способы провести это время», но замолчала, вспомнив, что Джон, как и она, изначально тоже собирался пить в одиночестве, что вряд ли попадало под определение «приятный способ провести время», скорее уж походило на умышленное избегание. Ведь вместо того, чтобы размышлять над решением своей проблемы, которая его сюда привела, он от неё бежал и весьма самоотверженно пытался помочь ей. Но Доркас бы и в голову не пришло обвинить Долиша в малодушии — чужие проблемы всё-таки решать намного легче, чем свои. Она бы, например, с куда больше охотой помогла Джону, чем обдумывала свои дальнейшие шаги в ситуации с отцом. Однако Долиш всё ещё был слишком трезвым и не оставил ей ни одной зацепки для расследования того дела, которое его терзало. А может и не слишком, раз на полном серьёзе предложил Доркас поговорить с её стариком.

— Нет! — воскликнула она, хватая ладонь Джона с такой поспешностью, будто взаправду думала что, озвучив свою идею, он тотчас же пойдёт её реализовывать, не оглядываясь на то, как она к этому отнесётся. Доркас, пусть и весьма смутно, отдавала себе отчёт, что ей необязательно было дотрагиваться до него, чтобы выразить отказ, но огневиски, ударивший в голову, посчитал, что прикосновение возымеет больший эффект, чем слова. А может во всём виноваты были её холодные пальцы, такие же пьяные, как и она сама, запомнившие, что у Долиша горячая кожа, о которую можно погреться… Вспышка ясности закончилось, и ей на смену пришло оцепенение, накатывающее на сознание притупляющими волнами. Она заторможенно одёрнула руку и виновато улыбнулась. — Прости… То есть это, конечно, очень мило с твоей стороны, но, прравда, Джон, не стоит… Вне зависимости от того, в каком качестве ты захочешь потолковать с моим старриком, он ррешит, что ты мой…

Парень. Она замолкла, не готовая озвучить эту мысль, неприемлемую по всем параметрам. Потому что… ну какой из Джона Долиша парень? Назвать Джона парнем всё равно что объявить «Кабанью голову» лучшим местом для посиделок. Парнем вот был её бывший, Финн Килганон, молодым, незрелым и беспечным, как и она тогда, притом, как оказалось, парнем откровенно паршивым, раз он обошёлся с ней так, как обошёлся. А Долиш был мужчиной, сформировавшейся личностью с немалым багажом жизненного опыта за спиной. И единственное, что, пожалуй, их объединяло при всей огромной разнице во всём, так это то, что им обоим не нужно было думать дважды. Первому, чтобы её бросить, а второму — чтобы поймать. К тому же, Джон был мужчиной привлекательным, хотя на это Доркас никогда не обращала внимания, так как это никак не характеризовало его ни как профессионала, ни как человека, с которым ей приходилось взаимодействовать по долгу службы, и никоим образом её напрямую не касалось. Но теперь, в контексте разговора и размышлений, щедро разбавленных алкоголем, абстрагироваться от этого факта никак не удавалось, ведь взгляд то и дело цеплялся за его пронзительные глаза, выразительные черты лица, ладно сложенное тело… Какого чёрта ты вообще об этом думаешь, Медоуз?.. — осадила она себя, надеясь, что Долиш не заметил, что она его рассматривала, и напустила настолько беззаботный вид, насколько это было возможно в её состоянии, чтобы как-то скрыть замешательство, вызванное неожиданным открытием его притягательной внешности. Это было странно, ведь она регулярно виделась с Джоном на протяжении многих лет, но только сейчас до неё дошло, что он привлекателен, как…

— Мужчина. Мой отец ррешит, что мы встрречаемся и ты пытаешься меня защитить или что-то в этом роде, — шутливым тоном призналась Доркас, закатывая глаза, как говоря: «Только представь себе, а?» — Наверное, это какой-то чисто отцовский загон. Как ты сказал: «Ты его единственная дочь?» Вот это. Поверрь, ты этого не хочешь… — она сделала очередной глоток и обнаружила, что опустошила ещё одну порцию напитка, развязывающего язык похлеще веритасерума. Иначе Доркас не могла объяснить, почему говорит некоторые компромитирующие её вещи, на которые в трезвом уме у неё точно не хватило бы духу, но в которых прямо сейчас она не видела ничего недопустимого. Под высоким градусом искренность так тесно сплелась с непристойностью, что отличить одно от другого было непросто — проще было сказать всё, как есть, и будь, что будет. — Ладно, на самом деле этого не хочу я… Просто такое уже было и это было ужасно. Ему как-то взбррело в голову, что между мной и Джиггером что-то было, и он изводил меня этим полгода… Пррошу избавь меня от необходимости прроходить черрез это без прричины снова… Я сама всё улажу. Мне не вперрвой. Но спасибо за прредложение.

Потянувшись к бутылке, она опередила Долиша буквально на доли секунды и в этом кругу сама наполнила стаканы. Переливающаяся в тусклом свете жидкость, наконец, напомнила Доркас, как в предыдущем кругу огневиски разливал Джон, отчего она вспомнила то, что он сказал ей незадолго до этого, что прежде оставалось за пределами её внимания.

— Но что насчёт тебя? — полюбопытствовала она. — Понятно, что у твоего отца были большие планы на тебя. Но чего хотел ты сам, или… до сих порр хочешь?

Отредактировано Dorcas Meadowes (2023-06-13 10:41:27)

Было немало вещей, которые могли завести Доркас Медоуз с пол-оборота. Несправедливость в любом её проявлении; упрямство, что иронично, ведь по чести непреклонности она могла бы дать фору многим; танцы; Мактуб; беспричинная жестокость; предательство; попытки взять её на слабо, что тоже отдавало двойными стандартами, поскольку она была тем ещё провокатором; женские слёзы; попытки её ограничить и контролировать; необоснованная критика; фраза «ну ты же девушка»; ожидание; бюрократический аппарат; эгоизм; безрассудные поступки, что не мешало ей совершать их самой, да и не только это… Длинный список, который объяснялся тем, что она всего лишь человек.

С возрастом Доркас научилась подавлять большинство импульсов и более-менее сдержанно реагировать на все свои личные спусковые крючки. Кроме, пожалуй, одного. Было кое-что, что, как она ни пыталась, она была не в состоянии подавить и проигнорировать. Факт того, что отец был прав, а она — нет. При том, выводила Доркас из себя не сама ошибка, как таковая, а то, что старик больше увидел, услышал, понял; что в чём-то он знает её лучше, чем она саму себя.

Поэтому стоило Долишу только произнести те самые три слова — «отец был прав» — как всё внутри неё вспыхнуло, запылало и разбушевалось, как от Адского пламени. Признание, брошенное в лицо, обожгло щёки прилившей к ним кровью; заискрило перед глазами. Мозг отчаянно тщился как-то парировать столь неожиданную атаку, разрываясь между желанием напасть и необходимостью защититься, но не мог — из поспешно открытого рот не сорвалось ни слова и пришлось его закрыть, чтобы не выглядеть растерянно и глупо. Хотелось как-то оправдаться, однако любая попытка в этом направлении была обречена на провал, ведь выставляла её прежде хвалёную наблюдательность в невыгодном свете. Она переписывалась с Арсениусом всё то время, что он путешествовал по миру, и ни разу не заподозрила, что могла нравиться ему в этом смысле, а старику, чтобы различить закравшуюся между строк влюблённость, хватило всего одного письма, которое по ошибке попало к нему, когда уставшая из-за продолжительного перелёта сова перепутала адресатов. Вредноскоп, подарок Джиггера и её бессменный спутник, который она с тех самых пор неизменно носила в нагрудном кармане, резко стал каким-то неподъёмным. Но нет, плащ же был снят, стало быть, это бешено стучащее сердце так частило, что как будто увеличилось в размере. Вместе с тем Доркас хотелось привычно отшутиться — это вообще правда? или ты это только что выдумал, чтобы показать, что я могу быть неправа, проучить за невнимательность и пристыдить за самоуверенность? — однако это было ещё более нелепо, так как в её окружении Джон являлся одним из самых честных людей и, приложив усилия, Доркас даже при всём своём богатом воображении не смогла представить, что он способен на подобное коварство. К тому же, Долиш выступал в роли посланника и, разумеется, был не виноват, что она оказалась не настолько проницательной, какой себя всегда считала, чтобы заметить симпатию к себе. И снова открытый рот снова закрылся, не издав ни звука. Джон без преувеличения лишил её дара речи — редкое явления, учитывая, какой болтливой и находчивой Доркас обыкновенно была — но этого, кажется, ему было недостаточно, и он продолжал говорить, говорить, говорить, словно намеренно задевая наиболее болезненные точки, вынуждая её балансировать аккурат между неловкостью и свирепостью, когда в разговоре мелькали те или иные раздражители, короче не удалось притупить влитым алкоголем. Хотелось одновременно всего и сразу — и провалиться сквозь землю, и повалить на землю Долиша, и накричать на него, и что-то ударить, и в очень грубой форме попросить Джона заткнуться, и убежать… Но она заставила себя не шевелиться, проживая этот момент молча и стараясь отыскать среди аргументов Долиша какую-то зацепку, чтобы что-то ему противопоставить. На короткий миг ей показалось, будто она уловила в одной его фразе что-то ревностное и собственническое, отзывающееся внутри каким-то абсурдным предположением — о, Мерлин, Джон, прошу, только не говори, что ты тоже был в меня влюблён, а? — которая, впрочем, существовала всего ничего и вскоре была начисто стёрта из сознания Доркас одним единственным словом. Словом, объясняющим, что истинное отношение Долиша к ней было никак не похоже на ту симпатию, которую к ней, например, испытывал Арсениус Джиггер. В памяти Доркас всплыли все те фрагменты, где Джон помогал ей, поддерживал, оберегал, ловил, и она, проанализировав их близость при явной дистанции, поразилась тому, как нечто столь очевидное раньше не приходило ей на ум. Её так обескуражило это осознание, что, когда он закончил повествование, переключившись, как ни в чём не бывало, обратно на её старика, Доркас, наконец, разорвало от противоречивых эмоций, которые прежде с неимоверным трудом она как-то удерживала в себе.

— Чёррт возьми, Долиш, нет, — буквально прорычала она, со звоном опуская на стол пустой стакан (когда она успела его прикончить? и какой он был по счёту? она не могла вспомнить, после отповеди почти перестав адекватно соображать и фиксировать события), отчего тот перевернулся и покатился по столу. Но до трактирного имущества в эту минуту ей не было никакого дела, поэтому она просто подалась вперёд, яростно сверкая глазами, — нет, ты не можешь наговоррить мне всего этого и ррассчитывать, что мы прросто сменим тему на моего отца. Нет, серрьёзно? Если бы я была твоей дочерью?! — взвилась она срывающимся голосом. — И как долго это длится, а? Эта стрранная прривязанность?.. Хотя, нет, знаешь, не отвечай, не хочу знать… О, Мерлин, какого… — Доркас стремительно отодвинулась, вскакивая и на ходу соскребая со столешницы свою палочку, чтобы выйти наружу и проветриться на свежем воздухе. Её трясло, как в лихорадке. — Не смей за мной идти, — кинула она Джону, не оборачиваясь и едва ли не выбегая из «Кабаньей головы» прямо под проливной дождь.

Нескольких секунд снаружи, в мрачном неприглядном закутке Хогсмида, хватило, чтобы ранее наспех высушенная одежда и волосы Доркас опять вымокли до ниток и корней и оплели её противной паутиной, а сама она продрогла до костей. Её кожа горела, но тело на контрасте била холодная дрожь. Мысли, невысказанные Долишу, когда была возможность, теперь грозились раскроить ей череп, заставляя её сожалеть, что она не выплеснула их на него сразу. Она стояла, позволяя ливню привести её в чувства в порядок, глядя на покачивающуюся на крепком ветру вывеску.

Темноту прорезал свет, выползший из открытой двери трактира, и Доркас перевела взгляд с обшарпанной кабаньей головы на вторженца в её обитель разочарования и гнева. Джон, кто же ещё.

— Какую часть во фрразе «не иди за мной» ты воспрринял, как… — она осеклась, увидев в его руках плащ, который она сама же забыла на столе. Ну ещё бы, она ведь своей рассеянностью сегодня недостаточно выставила себя на посмешище. — И было вовсе необязательно, — буркнула Доркас, забирая плащ и накидывая его себе на плечи, прежде чем Долиш бы счёл уместным попробовать её одеть самостоятельно или сделать ещё что-нибудь столь же неловкое, потому что она пьяна и не собрана, а он со своим особенным к ней отношением не может не проявить грёбаную заботу. Эмоции всё ещё переполняли её, но Доркас уже остыла достаточно, чтобы выбирать выражения и даже наивно думать, что она никогда не пожалеет о сказанном. На смену адреналину пришло изнеможение. 

— Слушай, я знаю, что в нашей рработе мало прриятного, — начала она. — И что она многого нас лишает. Наши шррамы, трравмы, кошмарры, прроблемы… В глазах грражданских мы не очень прривлекательны, да? Правда, я понимаю… Но это не даёт тебе никакого пррава перреносить на меня свой отцовский инстинкт, только потому что больше не на кого, а я такой удобный объект. Джон, я не рребёнок! Я не твой рребёнок! Не относись ко мне так, будто я твоя дочь! У меня уже есть один отец и ещё один мне не нужен, — выпалила она, как на духу, даже не заметив, как подошла к Долишу почти вплотную и схватила за намокшую рубашку в области груди, пронзительно всматриваясь исподлобья в его омываемое потоками воды лицо. — Я понятия не имею, что ты думаешь, ты делаешь, но перрестань!.. И в следующий рраз, когда я буду падать, прросто позволь этому случиться, понятно?

И, даст Мерлин, это, наконец, научит её чему-нибудь. В конце концов, сколько она себя помнила, отец именно так и делал… Учил её.

Доркас нахмурилась, вдруг смущенная собственным выводом, противоречащим всему, что она только что говорила. Если ей так претила перспектива, что Джон будет относиться к ней как к дочери, почему тогда просила вести себя, именно как её отец? Разобраться в этой ситуации она не успела, потому что её взгляд, неотрывно следящий за Долишем, ненароком скользнул по его губам и там задержался, формируя внутри какое-то безумное, но определённое намерение.

Она не знала, как эта идея вообще появилась в её голове. Возможно, под действием огневиски зародилась вместе с потребностью сделать что-то, чтобы Джон понял, что она хочет до него донести. Наглядная демонстрация, не более того.

Это было бы несложно. Долиш точно не ожидает поцелуя, ведь дочери не целуют так своих отцов. А она бы поцеловала, ведь у неё-то к нему никаких дочерних инстинктов нет. Потянула бы за рубашку на себя, вынуждая наклониться, и прижалась бы ртом к его рту. Сколько времени у неё было бы в запасе, прежде чем он, оправившись от потрясения, разъединил бы их губы и оттолкнул бы её со словами: «Что ты творишь, Медоуз»? Секунда? Две? Сколько времени понадобилось бы, чтобы уничтожить шесть совместных лет?

Раздался хлопок, как от аппарации. Но нет, это всего-навсего порыв ветра захлопнул дверь в трактир. Вздрогнув, Доркас выпустила рубашку из заледеневших непослушных пальцев и отступила назад, тяжело дыша и оправляясь от наваждения.

Что ты творишь, Медоуз?

Перед внутренним взором всё ещё стояла сцена неслучившегося поцелуя. Кажется, она была пьяна намного, намного, намного сильнее, чем ощущалось, потому что подобные манипуляции были перебором даже для неё. Наверное, Джон прав, раз относится к ней, как к ребёнку, потому что столь инфантильный поступок ей, как взрослому, чести явно бы не сделал. О, Мерлин, какая идиотка… Он ведь не заметил? Не заметил, что я собиралась сделать?.. В висках стучало, а горло стянуло, как от удушья. Ещё бы чуть-чуть, и она бы всё испортила из-за какой-то сиюминутной прихоти. Если, конечно, после всего, что она сказала Долишу до этого, в их отношениях было что-то, что осталось не испорчено.

Домой, срочно домой, пока ещё можно было хоть что-то спасти, решила она. И пока она ещё была в состоянии перемещаться самостоятельно. Она торопливо, шагнула назад, покачиваясь.

— Полагаю, мы оба дрруг дрруга услышали и поняли, — произнесла Доркас с кривой вымученной улыбкой, не зная, что ещё можно добавить. Её обуревало страшное желание попросить прощения за поцелуй, которого не было. Но если бы она сказала это «прости», Джон бы вряд ли её понял. А если бы и понял, то совсем не так. А ведь он заслужил того, чтобы его целовали, потому что хотели этого, а не для того, что таким образом, используя его, доказать правоту, будучи в корне неправой. — Увидимся на рработе, — прохрипела она и, достав палочку, приготовилась аппарировать.

Отредактировано Dorcas Meadowes (2023-06-17 20:19:40)

Аппарация никогда не числилась среди тех приобретённых навыков Доркас, которые можно было бы приравнять к талантам, вроде её способности метко бить или быстро бегать, скорее тем, что ей удалось освоить не потому что, а вопреки. У неё всегда были проблемы с деятельностью, где были необходимы концентрация и неспешность, и хотя настойчивости и нацеленности на результат ей было не занимать, научиться перемещаться всё же стоило ей больших трудов: экзамен она смогла сдать только с четвёртой попытки, испытав на себе все несовершенства этого вида транспортировки, начиная ошибкой в месте назначения, заканчивая расщепом. Несмотря на то, что теперь это умение было ей полностью подвластно, оно по-прежнему требовало от неё недюжей сосредоточенности и осторожности даже по трезвому уму, не говоря уже о состоянии алкогольного опьянения. Однако огневиски притупил инстинкт самосохранения, сгладив в сознании все углы потенциальной опасности от этого мероприятия, отчего Доркас не допускала мысли, что может не справиться.

Поэтому без малейших сомнений она представила дом на набережной, где находилась её квартира, Бьюкенанс Уорф в Бристоле. Представила, как приземляется на крышу этого архитектурного монстра из кирпича и ржавого гофрированного железа, на контрасте снабжённого современным педвэем и старой печной трубой, оставшейся с тех времён, когда это было не жилое здание, а зернохранилище и мельница, что объясняло странный вид всего строения (*). Представила, как её окружает ветер, долетающий с реки Эйвон, звук её вод и свет огней на противоположном берегу. Чего Доркас не представляла, так это то, что Джон, не столь уверенный в её самонадеянном решении, грубым образом её прервёт и нарушит её план. Она не представляла, что он отберёт у неё палочку и прижмёт к себе. И уж точно не представляла, что это он окружит её, мигом заполняя всё пространство собой, своим запахом и жаром, и заставляя её снова попасть в тот момент падения в «Кабаньей голове», прежде чем увлечь в круговорот парной аппарации. Но именно это и случилось. И прежде чем она успела как-то восприпятствовать происходящему, они уже переместились, и в следующее мгновение Доркас вместе с Долишем оказалась в совершенно незнакомом для себя месте, как позднее выяснилось, у его дома. Позднее — потому что сперва она почти ничего не замечала, стараясь оправиться от аппарации, которая подшофе далась организму Доркас тяжелее обычного. Тело слегка потряхивало, не то от переохлаждения, не то от усталости, не то от перемещения. Затылок ныл так, будто его приложили обо что-то твёрдое, а в глазах стояла темень из-за скачка давления и плясали звёзды. Вскоре зрение вернулось, однако звёзды никуда не делись, став настоящими. Она понятия не имела, в какой части страны они, находились, но, видимо, дождь обошёл это место стороной, потому что небо было кристально ясное, вызвезденное, с уже взошедшей половинкой луны, мягко серебрящей всё вокруг. В противовес непогоде, развернувшейся над Хогсмидом, тут воздух был сухим, тёплым и душистым, и сделал дискомфорт от насквозь промокшей и прилипшей одежды более явным, вызвав на коже мурашки. Доркас поёжилась, надеясь прогнать дрожь, и только тогда обратила внимание, что Джон всё это время крепко придерживал её за плечи, тогда как она его — за локти.

Увидев, что она, наконец, сфокусировалась на нём, Долиш разразился тирадой. При других обстоятельствах она бы не растерялась и отреагировала бы подстать ему весьма бурно и дерзко, тем более, что у неё были все основания быть недовольной, но, говоря о ней, Джон казался ей таким искренне взволнованным, если не сказать больше, напуганным, что у неё просто не хватило духу произнести ни в мнимой покорности фразу «Слушаюсь, папочка» лишь бы его маленько побесить, ни «Да что ты о себе возомнил?», дабы напомнить, что она не вещь, которую можно переносить, когда и куда вздумается. Конечно, Доркас раздражало, что он воспринимает её, как ребёнка — Аргетлам бы его побрал, он даже из уважения к их рабочим и дружеским отношениям не стал этого отрицать! — и ей бы очень хотелось дать ему понять, что так нельзя, однако не могла не согласиться — пусть на свой лад он и относился у ней по-отечески, он вёл себя не как её отец. Старик однажды бросил её посреди леса, неспособную аппарировать, лишь бы проверить, как тщательно она разобралась в школьной программе, в то время как Долиш признался, что ему будет невыносимо больно, если она пострадает из-за неудачной аппарации. Поэтому она просто не смогла парировать этот удар так, как сделала, будь перед ней сейчас её старик, и поступила иначе:

— Это было необязательно, Джон, всё было под контрролем, — заверила она его. Доркас не знала, насколько правдивым было это заявление в действительности, но ей хотелось успокоить его, а подтвердить ошибку в своём поведении не позволяла гордость. Хотя по большому счёту теперь это не имело значения. Всё равно они не могли переместить её, куда нужно, пускай и по разным причинам, и ругаться и пререкаться из-за этого было однозначно бессмысленно. Она собиралась провести по его руке своей, хлопнуть разок-другой по ладоням, удерживающих её, чтобы негласно показать, что всё в порядке и незачем вообще было так переживать, но Долиш выпустил её прежде, чем она успела это сделать, и с предложением у него переночевать гостеприимно распахнул дверь, приглашая войти. Она даже умудрилась не свалиться сразу, несмотря на слабость в ногах и общее изнеможение. Только после этого Доркас пришла идея осмотреться.

Месторасположение дома на карте Магбритании ничто не выдало, однако это не помешало ей насладиться самим его добротным устройством, приятно удивившись, что несмотря на отличия в частном, в целом они отдавали предпочтения одному и тому же. Как и дом Доркас, дом Джона тоже был кирпичный, но не квартирный, а небольшой частный, по-волшебному интересно спланированный и невероятно живой, обвитый не железом, а плющом и разными ползучими цветами, с примыкающим к нему садом с маленькой крытой оранжереей. Было темно, но естественного освещения оказалось достаточно, чтобы понять, что он ухожен и любим. И если бы Доркас наверняка не знала, как Долишу нравятся растения и заботиться о них, она бы не поверила, что человек с его занятым образом жизни мог в таком превосходном состоянии поддерживать своё хобби. Она попыталась скрыть своё замешательство, продолжая разговор:

— Что ж, после того, как твоими старраниями я лишилась сна в своей крровати этой ночью, меньшее, что ты можешь прредложить мне взамен, это диван, — проворчала она, но совсем незлобно, скорее для очистки совести, и вошла внутрь. Впотьмах мало что получилось разглядеть, да если подумать, они и не прошли далеко вглубь, но от взгляда Доркас не укрылось, что внутри чисто, опрятно и, несмотря на идеальный до зубовного скрежета порядок, весьма уютно. Долиш не производил впечатление того, кто пользуется услугами домовых эльфов, однако он бы точно не разрешил ей остаться, живи он с женщиной, из чего следовало, что всё вокруг было непосредственно его заслугой. Поэтому Доркас невольно порадовалась, что Джону не довелось проводить её на Бьюкенанс Уорф, а ей — знакомить его со своим неукротимым жилищным хаосом и бардаком и выслушивать критику и замечания в адрес провального домохозяйства. Это не то событие, которым ей бы хотелось завершить день, и без того полный впечатлений и потрясений. Ей хватило и того, как поразило её то, что Долиш жил в доме, а не в квартире, и вообще, кажется, был куда более домашним, чем она привыкла считать. Могло статься, что человека, о котором, как ей казалось, она знала хоть немного, она не знала почти совсем. Это малость деморализовало и призывало во всём разобраться. А ещё темнота дала осознать, что ещё чуть-чуть и она просто отключится прямо в коридоре. — Ты не перрестаёшь удивлять меня, авррорр Долиш. Но, между пррочим, это нечестно, что ты знаешь о таких постыдных фактах из моей биогррафии и пользуешься этим, тогда как я почти ничего о тебе. Какое у тебя вообще срреднее имя, Джон Долиш? — полюбопытствовать она, понимая, что на более сложные вопросы она не готова. И пусть завтра она пожалеет, что упустила шанс, сегодня она с этим ничего не сможет поделать. Однако вырвать из неизвестности пару откровений ей всё ещё было по силам. — Надеюсь, ты отдашь мне палочку? Ррасслабься, я не буду аппаррирровать, но если ты мне не доверряешь, прридётся тебе одолжить ещё полотенце и одежду, в прротивном случае... — На этих словах она демонстративно развернулась с целью показать, если вдруг это прошло мимо него, что она насквозь мокрая после ливня и, если он не желает, чтобы она испачкала здесь всё, то ему стоит поторопиться, и врезалась прямо в Джона, который, видимо, шёл сразу позади. Смутившись, Доркас отступила назад и напоролась на какой-то предмет мебели, отчего была вынуждена податься обратно вперёд и... Всё же она нашла в себе какие-то последние силы остановиться где-то посередине, хотя всё равно слишком близко к Долишу. Сложно выглядеть грозно, когда приходится смотреть исподлобья, с высоты своего крошечного роста, а сама ты выглядишь печально и жалко, так что она не стала пытаться. Доркас рассмеялась, стараясь сгладить неловкость из-за своей неуклюжести. — Светом у тебя рразжиться можно? — Вопрос, разумеется, риторический, они ведь волшебники. Однако стоило ей уточнить это, как перспектива, что Джон снова увидит её в столь разбитом состоянии, ужаснула, и она передумала: — Хотя нет, не нужно света... Прросто отдай мне палочку и покажи, где диван, ладно? А дальше я сама. А то я сейчас выррублюсь и тебе прридётся меня тащить, — она снова рассмеялась.

Просьбу оставить ночную темноту нетронутой Долиш, вероятно, не расслышал, потому что в следующий миг помещение заполнил свет разожжённого камина, неяркий, однако успевшие привыкнуть к полумраку глаза всё же режущий. Чтобы как-то избежать дискомфорта от внезапной смены освещения, Доркас прикрыла лицо ладонью и некоторое время следила за Джоном сквозь пальцы, пока он не протянул ей палочку, тем самым, наконец, переключая внимание. К этому моменту её зрение адаптировалось достаточно, чтобы иметь возможность рассматривать не только фигуру хозяина дома на фоне языков пламени, но и обстановку вокруг. Предметом, на который она натолкнулась в потёмках, оказался диван, а местом, куда их привело её наитие, — гостиная. Пространство отличалось приятным минимализмом, и надо было очень постараться, чтобы отыскать здесь, даже впотьмах, какое-либо препятствие, но Доркас совсем не удивилась, что и в таком аскетичном интерьере она нашла, во что врезаться, да так, что зацепила Долиша в процессе. Поразительно, но при всей своей профессиональной подготовке из-за чрезмерной энергичности и недостаточной сфокусированности она была несколько неуклюжа в бытовом аспекте. И пусть конкретно этот эпизод можно было списать на нехватку света и опьянение, Доркас должна была признать, что с неё сталось бы угодить в подобную ситуацию и днём, будучи абсолютно трезвой. Но настоящим потрясением, если не сказать больше, откровением, для неё стало не её очередная попытка упасть — всё-таки осознание и принятие собственных сильных и слабых сторон для аврора было вопросом жизни и смерти — но готовность Джона её поймать. Она была почти уверена, что ей это не показалось. Почти — потому что, в конце концов, было темно, алкоголь несколько искажал реальность, и за мгновение до этого она не заметила диван, но, тем не менее, да, она готова была поклясться, что видела, как руки Долиша дёрнулись и потянулись к ней, когда она, оступившись, пыталась восстановить равновесие. И теперь никак не могла перестать думать о том, что произошло между ними в «Кабаньей голове», представляя, как Джон снова её ловит, прижимает к себе... Раньше ей бы и в голову не пришло расценивать подобный поступок иначе чем аврорский рефлекс и желание помочь попавшему в беду, но после того, как ей стала известна привязанность Долиша к ней, совсем не получалось воспринимать этот жест не как форму отцовского инстинкта, пусть даже его поведение вообще не ассоциировалось с её стариком, и не реагировать на него теперь так же неправильно, как около трактира. Иначе говоря, Доркас Медоуз опять хотела поцеловать Джона Долиша, чтобы напомнить ему о границах и о том, что ему следует прекратить всё это, и плевать ей было, что это шло вразрез со всякой логикой. Благо, какая-то часть её мозга, не полностью попавшая под действие огневиски, это понимала, поэтому вместо того, чтобы подойти и впиться с поцелуем в Долиша со словами: «Я не ребёнок, чёрт побери, не веди себя так!», она вцепилась в возвращённую палочку, выдавливая из себя совершенно другое:

— Погоди-погоди, так ты доверряешь мне или всё-таки антиаппаррационным чаррам? — не без ехидства уточнила она. Вопрос был задан не ради ответа как такового, скорее для возможности с помощью случайной мысли отвлечь себя от очередной провокации, зревшей внутри, и прогнать навязчивую идею. А то, что это было не более чем очередное наваждение, вызванное усталостью, алкоголем и всеми противоречивыми эмоциями сегодняшнего вечера с Джоном, сомневаться Доркас как-то не приходилось. Завтра утром, после сна, когда её сознание прояснится и не будет отравлено коварным огневиски, всё это пройдёт так же быстро, как появилось, и, взглянув на Долиша, она не почувствует ничего из того малообъяснимого коктейля, что будоражит её сейчас... 

Раздражённая на саму себя, Доркас стянула с себя насквозь промокшие плащ и ботинки, наскоро очистила и высушила и их, и всю одежду на себе, но почти сразу об этом пожалела, потому что лишённую прежних физических неудобств её начал сильнее одолевать морок. Однако никакой идеей, как замедлить этот процесс, её не озарило. Заманчивая перспектива экскурсии по дому Джона в её состоянии была чревата тем, что она перебьёт напрочь все экспонаты, а вместе с ними и все шансы ещё когда-либо тут побывать при других обстоятельствах, а присесть на диван было равнозначно тому, что она тотчас же уснёт. Не придумав ничего получше, что могло бы гарантировать ей более продолжительное бодрствование, Доркас перекинула плащ через спинку дивана, поставив ботинки аккурат под ним, убрала палочку, а сама облокотилась рядом, подпирая тяжёлую голову ладонью, и воззрилась на Долиша, пытаясь понять, шутит он или предлагает серьёзно. Но он стоял против света, знакомый тёмный силуэт посреди огня, так что лица было не разглядеть, и утверждать наверняка было сложно. Но ещё сложнее Доркас было разобраться в своей реакции на предложение Джона взять его рубашку. С одной стороны, у него были потрясающие рубашки, и её разбирал жуткий интерес выяснить производителя или способ, которым Долиш за ними ухаживает, потому что без преувеличения ни у кого в Аврорате она не встречала таких, а она до одури любила носить на гражданке мужские вещи. Не говоря уже о том, что любая чистая рубашка Джона была всё же лучше, чем та одежда, что была на ней, которую после пива, виски, пота, крови и грязи от визита в «Кабанью голову» могло спасти только волшебное чистящее зелье, а не наспех сотворённое колдовство. Но с другой, не будет ли это значить, что она как будто поощряет Долиша? В конце концов, ей была не по душе та проекция, которую он на неё переносил, а единственным человеком, чьи вещи она носила до этого, был только старик. Даже её плащ когда-то принадлежал отцу. Поэтому Доркас разрывалась, не зная, какой своей версии дать карт-бланш: любопытной или гордой — но всё же решила выбрать компромисс в виде чистоплотной, тем более, что Джон уже настаивал на том, чтобы она спала у него.

— Я бы, конечно, прредпочла диван, но, боюсь, есть верроятность, что ты меня, — она бы добавила «потащишь», но Долиша, судя по его словам, смущало, что он на самом деле именно так и поступит, в чём Доркас была почему-то уверена. Ни тогда в трактире, ни здесь и сейчас в гостиной, ни когда-либо раньше, он не использовал магию, чтобы подхватить её, только руки, отчего как-то не приходилось думать, будто в этот раз что-то пойдёт по иному сценарию, пусть даже заявлял он прямо противоположное, — левитирруешь к себе, если я тут усну, — подыграла она Джону, не замечая в своих предположениях и выводах никакой двусмысленности. — И рраз уж мы оба знаем, что я всё рравно окажусь у тебя в крровати, то позволь мне хотя бы добрраться туда на своих двоих. — Собрав всю свою волю, она оторвалась от спинки, пошла вдоль дивана к Долишу и, умудрившись ни на что не напороться по пути, замерла напротив него. — Покажешь, куда идти и... где взять ррубашку? И да, я бы не отказалась от воды. Пожалуйста, — попросила она и, проследовав за хозяином дома на кухню, опёрлась там на дверной проём. Вместе с ними отправилась парочка огоньков из камина, чтобы, кружась в воздухе, осветить дорогу и новую местность.

— Значит, Клэйтон... — наконец, произнесла она, обнаружив в памяти кое-что почти забытое. — А я Изабелла. Но ты и так в куррсе, потому что это есть в моём деле где-то между «Доркас» и «Медоуз», — она коротко усмехнулась и потёрла переносицу, наблюдая за манипуляциями Джона, в которых и впрямь ощущалось, что гости для него в диковинку. Что ж, если даже Джиггер, как его самый близкий друг, никогда у него не оставался, то какой вывод можно было сделать об остальных? — Можешь мне не веррить, но я не читала твоё дело... Сперрва у меня не было к нему доступа, хотя вообще это было прросто несущно... нещесуш... нено... Тьфу. Ну ты понял, — она нахмурилась, стараясь спрятать неловкую улыбку из-за оговорки, и пожала плечами. — Мне всегда нрравилась мысль, что всё, что я узнаю о тебе или о ком-то ещё, я узнаю лично. И можешь со мной не согласиться, но самое важное, что можно узнать о человеке, мы всё рравно узнаём не из досье. Спасибо, — поблагодарила она, когда её ладони сомкнулись вокруг стакана, и в несколько глотков осушила его наполовину. Постучав по стеклу пальцами, она продолжила, не сводя с Долиша пристального мутного взгляда: — Тебе когда-нибудь говоррили, что, когда ты очень сосрредоточен, ну там, напрример, на поединке или на отчёте, ты хмурришься? И твои губы изгибаются вот так? — Она пробовала изобразить Джона, каким его помнила в такие моменты, напустив на своё лицо мрачную суровость. — А когда напрряжён, делаешь ещё так. — На этой части она слегка двинула подбородком, плотно смыкая челюсть, пока в скулах не образовалось давление и не выступили желваки, но вскоре ослабила мышцы — сил долго удерживать подобную маску уже не было. — Знаешь, у тебя сейчас почти такое же вырражение. Если это из-за того, что я сказала, то не перреживай. Мы не будем обмениваться постыдными фактами. Соблазн велик узнать какой-нибудь твой стррашный секрет, но, боюсь, нам тогда придётся уволиться, а мы же не можем допустить, чтобы штаб лишился двух своих лучших авррорров в такое непростое время, — она ему подмигнула и тут же зевнула. — Ладно, куда дальше? 

А всё, что было дальше, происходило по инерции. Беспорядочные действия и реплики, которым до этого момента Доркас и без того не придавала особого значения, стали совсем хаотичными и бессмысленными. Почти лишённые той немногой рассудочности, которой она их прежде наделяла, они как будто отделились от её тела и разума и совершались каким-то другим человеком. В какой-то миг ей даже показалось, что она наблюдала за собой и Джоном со стороны. Видела, как он аккуратно разворачивал её и осторожно подталкивал в нужном направлении, держась позади, но на такой незначительной дистанции, что она слышала его дыхание, чувствовала запах и тепло, ощущала прикосновение Долиша к своей коже, нажим пальцев и хватку ладоней в области плечей и лопаток, внушающих, что ей можно расслабиться, отпустить контроль и не испытывать никакого стеснения, с беззвучным хохотом произнося глупости вроде: «М-м-м, левитация», когда у неё заплетались и подкашивались ноги, пока её спутник с напряжённым видом всячески её страховал. Может быть, они проходили мимо зеркала или даже зеркал. Может, ей это вовсе померещилось в условиях слабого освещения. Факт оставался фактом, она знала, что находится в безопасности, а потому позволяла себе пребывать в энергосберегающем режиме и не прикладывать много усилий всё то время, что они двигались по дому к лестнице. Единственные же мысли Доркас, отдалённо похожие на проблески сознания, были связаны с тем, что её спутник нарёк Ужасным Секретом Джона Долиша, словосочетанием настолько интригующим, что даже в почти неадекватном состоянии она не могла не зацепиться за него.

Ужасный Секрет Джона Долиша. Что бы это могло быть? Будь она более вменяемой, она бы наверняка подумала о том, что по статистике люди, у которых имеются действительно ужасные секреты (те, что промышляют тёмной магией или имеют склонность к предательствам, убийствам, похищениям, пыткам или ещё чему-то столь же гнусному), на самом деле не считают их таковыми, ведь они этим наслаждаются, а значит секрет Джона однозначно не настолько ужасен, насколько он его представляет. И поскольку Долиш человек чести, совести и достоинства, тайна, которую он скрывает, вряд ли найдётся за пределами поля морали, нравственности или этики. Скорее, это что-то бытовое, где Джон даёт своим растениям имена или шьёт им одежду, поёт в душе или танцует во время готовки и уборки. То есть что-то ужасно милое. И она бы не стала смеяться, потому что она тоже человек со своими причудами и странностями. Но так как Доркас Медоуз была пьяна и её аналитический навык сейчас был не столь выдающимся, как ей бы того хотелось, она пришла не ко всем этим выводам.

— Не перрестаёшь меня удивлять, авррорр Долиш. Обычно после такой фрразы угррожают рраспрравой, а не увольнением или забвением, — произнесла она, медленно поднимаясь по ступенькам. — Ну, знаешь, теперрь мне прридётся тебя убить, и всё такое. Значит, твой секррет не настолько ужасен, насколько ты старраешься мне внушить, но ты не волнуйся, я никому не скажу, — она обернулась, заговорщически прижимая палец к губам, чтобы показать, что будет молчать, и неторопливо потопала дальше: — Не то чтобы мне было что ррассказать. Я ведь не знаю, о чём рречь, но у всех есть секрреты. Это всё рравно, что сказать, что у тебя есть ррубашки. Все знают, что у тебя есть ррубашки. У всех есть ррубашки. Твои, кстати, классные. Ррубашки, не секрреты. Секрреты, понятное дело, ужасные! — Её реакции были естественно притуплены, но каким-то образом мышечная память сработала, как надо, заставляя неловкость за признание о рубашках всё-таки пробиться сквозь алкогольный морок, отчего Доркас потянулась ко лбу рукой, как всегда делала, когда смущалась, но прежде, чем она дотронулась до переносицы, Джон верно распознал её намерение и прокомментировал жест, по сути повторив её поступок на кухне. Многозначительно ухмыльнувшись, показывая, что она оценила юмор, Доркас собиралась было встать вполоборота и ответить: «Туше», но не справилась с управлением собственными конечностями и опасно наклонилась, рискуя если не сорваться с лестницы вниз, то распластаться прямо на ней.

Вовремя это заметив, Долиш вернул ей устойчивое положение, действуя, как и в «Кабаньей голове» куда быстрее, решительнее и эффективнее, чем смогла бы она со своими подавленными инстинктами. Убедившись, что опасность миновала, Доркас, наконец, подняла чуть рассеянный взгляд на Джона и замерла на месте, стоило ей лишь немного сфокусироваться. Оказалось, они были куда ближе друг к другу, чем были в трактире, когда он поймал её при падении, чем когда бы то ни было ещё, потому что в этот раз их лица были почти на одном уровне. Разница в целый фут почти не ощущалась, поскольку Доркас стояла на ступеньку выше Долиша. Будь она более трезвой, она бы наверняка оторопела от их внезапной близости, ведь иначе как интимной её было не назвать, ведь люди, оказывающиеся на таком расстоянии друг от друга в полумраке, должны были, как минимум, вот-вот начать обниматься, а как максимум... да. Но теперь она не смутилась, вероятно, достигнув той стадии, когда некоторые вещи казались неважными или просто невероятными — где-то в глубине души Доркас была уверена, что Джон по известным ей причинам не станет её целовать, а этот поцелуй бы случился только, если бы его инициировала она сама, поддавшись дерзкому порыву в Хогсмиде или гостиной — нет, она всего лишь снова удивилась. С такого ракурса Долиш казался ей каким-то другим, новым, неизведанным даже. Было такое сюрреалистичное чувство, что она ненароком увидела его старую колдографию, где был всё тот же Джон, но та его версия, которую она никогда не встречала. Он даже как будто смотрел на неё иначе. Хотя не исключено, что это огневиски и усталость искажали всё до неузнаваемости, и все эти эмоции в глазах Долиша ей тоже лишь почудились.

— А ты всегда так выглядишь или это только для тех, кто одного с тобой рроста? — с улыбкой поинтересовалась она, отступая, но не разрывая зрительный контакт. Вдруг страшно захотелось сделать шаг назад, чтобы проверить, каково это, быть с Джоном на одной высоте. Идея фикс оказалась настолько прочна, что Доркас не подумала, что идти задом наперёд по лестнице будет чревато. Или чем именно это может быть чревато. Например, тем, что она может опять потерять равновесие и рухнуть прямо на Долиша, ткнувшись носом ему куда-то в район щеки или подбородка. Будет не больно, хотя и неприятно, и, столкнувшись, она скорее всего чертыхнётся от неожиданности, чем дискомфорта из-за ушиба, выдав свой стандартный набор для такой ситуации в виде: «Проклятье... Прости... Ох». В глазах потемнеет и появятся звёзды, как после аппарации, и она невольно обопрётся на Джона, борясь с дезориентацией, пока до неё не дойдёт, что только что произошло. И тогда она, схватившись за звенящую голову, рассмеётся и полюбопытствует: «Ты ведь никогда не перестанешь, да?» — толком не отдавая себе отчёт в том, что подразумевает сейчас: способность Долиша удивлять её даже по прошествии стольких лет или ловить её, упорно игнорируя абсолютно все её предупреждения...

У Доркас Медоуз не было таланта в предсказаниях, однако этот сценарий сбылся пророчески точно.

А потом всё исчезло.