Долгие раздумья о том, стоит ли появляться в редакции ради одного-единственного утреннего часа работы казались до нелепости смешными, когда Кафф, сияющий словно новенький галлеон, сжимал в руках заветный значок с аккредитацией. Наверное, все же стоило усерднее заниматься на уроках Прорицания, чтобы хотя бы подготовить себя к подобному исходу, и ухватить свою удачу за хвост - заветный пропуск достался ему в числе последних желающих, и слишком уж настораживала близость момента, когда эта самая удача норовила выскользнуть из его рук.
Не то чтобы он являлся большим фанатом Селестины Уорбек, но какая восхитительная возможность - провести на жарком пляже целый рабочий день, наслаждаясь музыкой вместо скрипа перьев, размеренной начитки текста и собиранием сплетен за перерывом на кофе. А еще через десять дней у них намечается обязательная планерка, так он на нее не попадает по самой что ни на есть уважительной причине - будет выполнять то, за что ему, собственно, Пророк платит жалование. А если во время интервью он раздобудет какую-нибудь удивительную сенсацию, это запросто может вылиться в серьезный карьерный прорыв.
И вроде как оставшиеся дни до концерта нужно быть паинькой и самым ценным сотрудником, послать Ксено сову с горячими извинениями, заверениями в катастрофической занятости и обещаниями обязательно встретиться в другой раз, но при одних лишь мыслях об этом неприятно сосало под ложечкой. Учеба закончилась не так уж и давно, он не успел еще обзавестись семьей, съехать от родителей, но как-то слишком незаметно для себя втянулся во все крысиные колеса взрослой жизни. Там, где льются рекой обещания видеться чаще, регулярно собираться, продолжать общение и дружбу, а потом не находится ни единой свободной минуты, чтобы хотя бы черкануть пару строк о прожитых днях, и спросить старого школьного друга, как идут его дела. И только рискнув предположить, что скорее всего, в редакции его не хватятся, Кафф черканул на обрывке пергамента "Отправился на важный репортаж. Возможно, задержусь до ланча" и оставил записку на своем рабочем столе. Гусиное перо покоится рядом - оно сегодня тоже заслуживает отдыха.
И лишь у самого порога он заметил приближающегося к нему Энди с пачкой изготовленных колдографий наперевес. Эти работы нужны ему были еще вчера, но отреагировать на них сейчас означало бы задержаться еще на несколько часов и испортить всю авантюру от спонтанного побега. При полном отсутствии каких-либо веских доводов для отказа от встречи.
Но отказаться он бы не смог, завали его работой хоть по самые уши.

И только вдохнув поглубже теплый воздух редкой свободы, Барнабас уверовал полностью: нет никакой зазорной помехи в том, чтобы встретиться с лучшим другом, с которым, в силу разъездов-репортажей и прочих канцелярий, удается повидаться хорошо если раз в месяц. Но вышел репортер довольно рано, когда карманные часы с вереницей вращающихся планет отмеряли для него слишком много времени. Впрочем, как раз для того, чтобы пройтись по окрестностям знакомой деревни, где порой безвылазно гостил целое лето.
Совсем недавно.
Совсем давно.
Даже с учетом ностальгической пешей прогулки Барнабас успеет прийти вовремя. А вот Ксено наверняка опоздает.

Он хотел приятно удивить друга, нацепив на рабочую мантию тот самый выданный значок, но даже не сподобился вытащить предмет утренней радости из кармана. Слишком уж оно не сочеталось с тихой атмосферой старой деревушки. Слишком отдавало душком бахвальства и амбиций. Или, может быть, эти места действовали на него совершенно по-особенному. Он помнил широкие зеленые луга. Помнил необъятное чистое небо. Помнил вереницу огромных домов. Помнил густой и непроходимый лес. А теперь, с каждым шагом, Барнабас с удивлением понимал, что пройти вдоль пашен - дело двух минут. Старый мост через быстрый ручей - того быстрее. Да и если неосторожно бултыхнуться с него в ручей, то вполне можно переправиться вброд, и он не утонет, как это казалось в детстве. И дома казались крохотными и уютными. Не было ничего исполинского, как ему нашептывали воспоминания. Может быть, с годами здесь изменилось многое. А может быть, с удивлением заметил Кафф, из этих прекрасных мест он просто-напросто вырос, словно подтянулся за лето и больше не влезает в старую школьную мантию.
И точно - изменился, пожалуй, он сам. А Оттери-Сент-Кэчпоул незыблем. Так же как и старая таверна. Барни улыбнулся, радушно приветствуя хозяина-старика, обсудил с ним пару-тройку деревенских новостей, как одна похожую на другую: чьи дети отправятся в школу, кто как готовится к сезону урожая, как нашалила местная ребятня, едва не подорвав статут о секретности, и отправился за любимый столик у окна - дожидаться кофе с тыквенным пирогом, и разумеется, своего друга.
Который, к слову, практически не опоздал. Точнее, Барнабас рассчитывал прождать его гораздо дольше.

Появление Ксено оказалось феерическим, и эта черта в нем все так же неизменна. Кафф заливисто смеется, глядя, как огромная кипа конвертов и журналов плывет и лавирует с ловкостью фокусника, а потом и плюхается на стол, окутывая Лавгуда облаком золотистой пыли. Никого из редких постояльцев это не удивляет. Они поглядывают на вошедшего, пряча добродушные усмешки, а Барнабас поднимается и заключает друга в объятия, разглядывая его с головы до ног.
- Да брось, твой кофе еще даже не остыл, - кивнул он на только что принесенные дымящиеся чашки и ароматную выпечку. Во рту будет таять - первый сорт, и есть время неспешно насладиться. Это не те порывистые наскоки в редких промежутках отдыха между беготней за репортажами и кипой переписанных пергаментов.
- Я поверить не могу, что мы наконец-то собрались! Вроде и редакции наши недалеко друг от друга, а выкради-ка хоть одну свободную минуту! С тех пор, как с меня сняли эту бредовую садоводческую колонку, - Кафф аж передернулся от воспоминаний, - И допустили к нормальной работе, я только и успеваю, что выдохнуть и поспать. С последним, кстати, все куда сложнее. Но чего я все о себе? Ты рассказывай, что у тебя нового? Как "Обскурус"? Над чем ты сейчас работаешь? А, и про Пандору обязательно расскажи! Я по ней тоже знаешь как соскучился?
Страшно подмывало хоть как-то деликатно и аккуратно спросить про "Придиру", вот прямо язык чесался, что была бы щетка - так пригодилась бы. Но Кафф дал себе клятвенное обещание эту тему не поднимать, хотя бы сегодня. Ибо знал прекрасно своего Ксено, знал, какие "животрепещущие" темы ему интересно доносить до читателей. Помнил это еще со школьной скамьи, и оно, увы, являлось самым частым поводом для обид и ссор. Но в Хогвартсе они делили спальню, ходили вместе на уроки, шансов поговорить и помириться было куда больше, чем сейчас, когда они чертовски взрослые и чертовски занятые.
Лучше они обсудят Обскурус. Лучше он расхвалит это издательство до небес, и может убедит Ксено поверить, ну хоть на чуточку, что это - прекрасный и абсолютно удачный выбор, на котором стоило бы сосредоточить все свое внимание.
А там - кто знает, кто знает... Лавгуд - личность увлекающаяся, может, и Придира со временем отойдет на задний план.

Отредактировано Barnabas Cuffe (2023-07-07 22:33:38)

В такие моменты Кафф себя ощущает заботливой и нежной мамуленькой.
- Прожуй сначала, - добродушно усмехается, ибо не понимает ни черта.
Судить не спешит: сколько этих завтраков пропустил он сам по окончанию Хогвартса! Первое время было очень сложно - все детство за твоими приемами пищи тщательно бдели родители. Потом долгие семь лет тебе готовили школьные эльфы-домовики. А вот когда ты совсем уже взрослый, то самый твой полноценный завтрак - перехватить на лету желейный сэндвич, угоститься рыбой с чипсами, прихваченной в маггловском квартале, а то и вовсе отделаться кружкой крепкого чая. И то, если позволит время. А чаще всего оно, конечно же, не позволяет. Но и к этому, как оказалось, тоже можно привыкнуть, и чрезвычайно быстро.
Поэтому сегодняшние посиделки - редкое пиршество.
Он делает глоток душистого кофе, смотрит на друга с счастливой улыбкой. Делает новый глоток, кашляет и прижимает к лицу тканную салфетку - горячий напиток пошел носом. Хорошо еще, рот набить не успел. Наверное, эта часть их дружбы всегда будет неизменной: сколько бы лет не пришло, сколько бы воды не утекло, как бы они не выросли, над чем бы не работали, Ксено никогда не перестанет его поражать до глубины души. Вот в любых, даже в самых мелочных и посредственных вещах он углядит то, чего другие никогда не смогут - и мозгошмыгов, и нарлов, и любое диковинное чудо. А совершенно простых дел, которые настолько очевидны, и разворачиваются перед самым его носом, Лавгуд в упор не видит. Даже если и ткнуть в них, словно слепого котенка, все равно не поверит. Но Барни на то и друг, что никогда не бросает попыток!
- О, в самом деле? - нарочито непонятливым тоном бросает он, - Думаешь, ты ей и правда нравишься? Да чтобы ты понимал - я обкорнаюсь налысо, если Пандора Олливандер не влюблена в тебя по самые уши!
И снова смеется. Не признаваться же, в самом деле, Ксенофилиусу, что он поставил десять галлеонов на то, что максимум через год эти двое объявят о своей помолвке. Хотя, чего уж там, у него были все шансы проиграть этот спор. И вовсе не от отсутствия между этими двумя какой-то искры и притяжения. А от того, что в этом голубки до смешного схожи - совершенно не желают признавать очевиднейших вещей.
Но настаивать на этом опасно. И наверное, не слишком-то прилично. Поэтому Кафф снова радуется, что перевел тему в непредвзятый котел Обскура. Но и здесь - не без нюансов.
Конечно, такую работу его лучший друг считает и будет считать страшной скукотой. Это грустно, но Барнабас не вправе осуждать. Он же знает, как никто другой, что это такое, и как оно бывает, когда все ждут от тебя чего-то серьезного, значимого, общественно полезного. Например, успешных ЖАБА по Зельеварению, Травологии и Трансфигурации. Стажировки в больнице Святого Мунго. И что с годами ты станешь достойным преемником своего отца, дослужишься до старшего целителя, а потом и возглавишь отделение. А ты вместо этого строчишь свои заметки, берешь у сильных мира сего интервью, днюешь и ночуешь на работе, и при этом всем измотанно и бессовестно счастлив.
Настоящее разочарование, с которым отец никогда не смирится, даже спустя годы. И при любом семейном застолье, при любом задушевном разговоре, не упустит возможность тебе на это намекнуть.
Так насколько далеко ты сам от него ушел?
- Но как такое может быть? Посуди сам - если сны не поддаются никакому контролю, то стало быть, они являются отражением бессознательного. Но тем не менее, если я, например, создам Омут Памяти и погружу тебя туда. Что ты там увидишь? Просто обличенную в реальность цепочку из моих воспоминаний. И эти воспоминания я смогу исказить по своему желанию. Получится, конечно, очень сложная работа, но ведь теоретически и даже практически оно возможно, правда? А если так, то и получается, что все то, что ты видишь - это работа моего сознания и моих воспоминаний, то есть того, что я пережил и осмыслил. А ты являешься как бы независимым наблюдателем, потому что вмешаться в этот процесс совершенно не можешь. И что у нас получается? Если двое волшебников ложатся спать, то один из них трудится, мыслеформу создает, а второму остается лишь довольствоваться результатами? И отсюда возникает ряд вопросов: является ли это закономерным и справедливым? Как именно распределяются роли между "творцом" и "наблюдателем", и отчего оно зависит? При каких обстоятельствах происходит это объединение - волшебники знакомы друг с другом, как-то связаны, или это не более, чем хаотичная случайность? А вообще, знаешь...
Мерлин, только не это! Он не должен был говорить. У него ведь были замечательные планы: бросить силы на поиск нового жилья, восстановить нервную систему, размеренно прогуливаться в парках, а если останется время, посвятить его священному ничегонеделанью, укутавшись пледом и обложившись интересными книгами. Откуда в этих идеальных планах способна затесаться сия немыслимая и совершенно бесполезная глупость? Почему даже спустя долгие годы ничего не меняется? Почему он так легко и быстро заражается этим безумием? Снова. И снова. И снова.
- У меня к концу сентября намечается отпуск. И я подумал, мы могли бы... Ну, если твой запал, конечно, не иссякнет. В общем, я вполне могу тебе помочь в твоих поисках. Не очень долго, правда, сам понимаешь, щедроты редакции имеют предел. Но хоть что-то...
А кофе здесь воистину божественный.
Что правда, то правда.

Отредактировано Barnabas Cuffe (2023-07-16 15:37:46)

А вот вам и причина номер два, по которой галлеоны могут раствориться в никуда: одно дело, принять и осознать свои чувства, совсем другое - в них признаться, без опасения быть отвергнутым. И по тому, как смутился и покраснел Ксено, сомнений не оставалось - сомнения там живы, да еще какие! Лавгуд не просит советов, не обсуждает планы идеальных свиданий, и какими лучшими друзьями они бы не были, сердечные темы - некого рода опасная зона, которую пересекать надо с предельной осторожностью. Иногда они напоминают двух лунных тельцов, которых можно спугнуть при малейшем шорохе. А Барни не зря старался и тратил уйму времени, чтобы деликатно подтолкнуть эти двоих друг к другу. И когда ему почти удалось, уже грянул выпускной. И все, нет ограниченной территории, с которой абсолютно никуда не денешься. Теперь все эти робкие шаги - их серьезная задача. А попробуй-ка, найди повод и поймай минутку времени... Взрослая жизнь - она такая. Когда на работе завал, в личной жизни всегда перекати-поле.
Но не беда, с Ксенофилиусом он еще этот вопрос обсудит. Когда у самого все пусто, всегда хочется хотя бы полюбоваться на чье-то счастье.
А пока они поговорят про сны. Обсудят предстоящий отпуск. Договорятся о поездке. Замечательно же! Может быть, и Пандора присоединится к путешествию, тогда и сложится все само собой.
- Я думаю так: чтобы понять, кому принадлежит авторство сна, следует разобраться, кому принадлежит в целом авторство жизни. Я знаю точно, что над этим вопросом бьются даже величайшие маггловские умы - от ученых до философов. Но у них-то все только в теории, а если мы проверим твою гипотезу на практике...
Кафф мечтательно улыбнулся. Не сказать, что он свято верит в подобную затею, не сказать, что осознает ее значимость. Да чего там, он не уверен даже в том, что им действительно удастся отыскать хоть какие-то следы и зацепки.
Но все это - неважно. Важно лишь то, что безумные идеи Ксено, не имея под собой ни единой твердой песчинки, задевают внутренние струны прекрасного и пробуждают в душе настоящего Творца. Так было всегда, с самого детства, и может быть, не следует цепляться за прошлое, но слишком уж не хочется, чтобы все удивительные приключения с Лавгудом когда-нибудь прекратились.
И Барнабас верит: даже в восемьдесят лет они отправят обратно к родителям всех внуков и правнуков, и, не сказав никому ни слова, не оставив ни единой записки, отправятся покорять Джомолунгму. Или искать редкое растение на Рипейской впадине. Или охотиться за утерянными дневниками сгинувшего чародея.
И будут чувствовать себя совершенно живыми, ни разу не задавшись вопросами, для чего и зачем.
Барнабас хочет слушать дальше: стоит Ксено вдохновленно о чем-то вещать, перед глазами всегда встают дивные образы, такие яркие, такие удивительно прекрасные, будто бы где-то под мантией у его друга запрятан Ловец снов или Шкатулка с чудесами, таким волшебным потоком льются все его речи. И слушать бы, разинув рот, но все портится в тот скверны момент, когда в резное окно назойливо постучали. Сначала Кафф не обращал внимания, потом недовольно хмурился. Но когда в окно стучит рыжеперая птица - одна из самых быстрых в совятне Пророка, нет ни единого шанса просто отмахнуться или прогнать пернатую прочь. И добившись внимания Барнабаса, сипуха угрожающе ухнула, и бросила письмо прямо в открытую форточку.
Хотелось скомкать и спрятать пергамент обратно в сумку, будто ничего и не было, будто радость встречи и неспешность беседы не прервется ни за какие коврижки. Но это означало бы - обмануть самого себя. И сургучную печать придется разломать, с тихим и крайне недовольным хрустом.
- Ничего не говорю, - со вздохом протянул Кафф, - Видишь, даже в обеденный перерыв поговорить не дадут. Ну что у них такого срочного могло случиться? Редактор наконец-то выходит на пенсию? Внеплановое собрание намечается? Сокращают штат? Или...
Договорить не успел. Так и замер на месте - хмурый, да с открытым ртом. Все слова застряли в горле, и с каждой секундой повисала пугающая тишина, все больше отзываясь в ушах пронзительным звоном.
- Ксено... - прохрипел беспомощно и растерянно, - Ты прости. Но мне нужно уходить. Срочно. И... кажется... Я думаю, что тебе необходимо пойти со мной.
В горле пересохло, а срочное письмо выпало из рук.
Как, черт возьми, он объяснит произошедшее другу?!

За кончиками дрожащих пальцев - пустота. Рухнувший мир, который принадлежал только им двоим. Оборванная нить приятной ностальгии. Недоумение и шок - лишь малая стадия принятия неизбежного, чего принимать обычно не хочется никому и никогда. Такое обычно исцеляет время. Тот самый день, когда спустя годы, в этой же таверне, за тем же душистым кофе, они смогут вспоминать произошедшее, внутренне содрогаться и рассудить с философским смирением, что все сложилось тогда весьма неплохо. Они ведь остались живы, дескать это - самое главное.
Но сейчас происходило что-то страшное. Здесь и сегодня, когда сова принесла бегло написанное письмо...
Кафф чувствует, как от лица отливает кровь. Как небывалая тревога кольнула в сердце, вызвав резкую вспышку боли. Хотелось заорать, заметаться вокруг, зарыться пальцами в кудрях, совершенно отрицая происходящее. Выпитый кофе отзывался противной горечью, и все сильнее дрожали руки, но Барнабас оставался неподвижен.
Он не знал, как обо всем рассказать другу. Как огорошить его самыми худшими новостями. Но это все же легче, чем ему казалось - догадливый Ксено поспешно выхватил из рук пергамент и начал вчитываться в прыгающий ряд неровных букв.
Прошло немного времени, какие-то доли секунд, когда и к Лавгуду пришло пугающее осознание. Но облегчения не случилось. Это не те новости, которые можно пережить за Огневиски. Не та траурная боль, которая угасает с каждой брошенной вниз горсткой земли. Это тот самый кошмар, который требовал немедленного реагирования, и весьма стандартного: собраться, взять себя в руки, немедленно явиться, немедленно принять какие-то меры, срочно решить, что ты будешь делать дальше, и лишь потом всласть отдаться эмоциям.
И никак не раньше.
А Ксенофилиус подает лучший пример стойкости. Бежит к хозяину Гоблина и оставляет у него свой ценный груз - даже о нем не забывает. Чего совершенно не скажешь о Барни, что прилип к стулу испуганным истуканом. Хоть и сложно сказать, когда последний раз его настолько же пугали трудности?
Но тогда ведь все было иначе. Тогда им двигали совершенно другие порывы. А сейчас рядом с ним Ксено, и все происходящее затронуло его дом, его работу, его самого. И хуже этого сложно вообразить что-то иное.
- Я знаю, дружище, знаю... - лепечет он, ужасаясь от того, как вяло и фальшиво звучит его голос. Но если бы он действительно знал, что сказать... Особенно, когда в голову лезет всякий бред навроде "Не беспокойся" и "Все будет хорошо".
Как не беспокоиться?
И что хорошего будет из целого ничего?
Но он пытается. Видит Мерлин, пытается сделать хоть что-то!
- Мы прибудем туда немедленно. Осмотримся на месте. А там уже и решим, что делать.
Слабое утешение, и совершенно не гениальный выход. Но всяко лучше, чем лживые надежды, за которые бы друг его ни за что на свете не простил.
Главное, что после пугающих новостей, они аппарировали вдвоем. И вдвоем оказались у дымящих окон, а это же проще, чем пытаться справиться со всем в одиночку. Под ногами тут же захрустели искры стекла, а по ушам ударил растревоженный гомон. То и дело доносились резкие выкрики авроров, чей-то оживленный рассказ, чьи-то дрожащие откровения, а неподалеку кто-то горько и безутешно рыдал.
Дорогу преградила могучая грудь высокого аврора. И строжайший запрет: внутрь им нельзя.
- Пресса. Барнабас Кафф, Ежедневный Пророк, - представился Кафф, помахав присланным конвертом, хоть и прекрасно понимал - вряд ли чем-то существенным он им сможет помочь, - А это Ксенофилиус Лавгуд, он здесь живет.
Крайне горько показывать рукой в сторону горящих окон, и говорить о том, что именно здесь живет его близкий друг. Живет... Жил... И будет ли жить дальше - очень спорный вопрос.
- Не положено, - с равнодушным спокойствием ответил аврор, вызывая внутренний приступ ярости. Хотя, чего уж там, злиться смысла нет. Стоило бы понимать - это не его дом утопает в клубах дыма.
- Так расскажите хотя бы, что случилось? Перед вами жилец этого дома, имеет же он право знать!
Аврор хмурился, недоверчиво кривил губы. После чего взмахнул палочкой и ослабил брешь в защитном куполе.
- Ладно, проходите. Спросите мистера Гиббсона, он как раз опрашивает очевидцев. После - все вам объяснит. А вы - сдайте ваше перо и пергамент, - с таким же равнодушием потребовал аврор у Каффа.
- Но ведь...
- Не положено.
Фантастическое везение, ничего не скажешь. Бесполезно заявлять о свободе слова и о рабочих обязанностях. У каждого они свои, и у этого здоровяка тоже, чего уж там.
- Ладно. Я понял. Забирайте! - Барнабас осторожно хлопнул друга по плечу, - Черт с ним, с пером. Пойдем, Ксено, сейчас все узнаем. Если что, за ночлег не переживай, ладно? Ты можешь жить у меня, сколько хочешь.

Что-нибудь придумаем. Лавгуд звучит обнадеживающе, пусть и надежд не осталось никаких, и все же...
Кафф ему верит, всегда ведь верил, но назойливая тревожность резко отметает все "когда-нибудь" и "что-нибудь", заставляет мозг работать с десятикратной скоростью и придумывать все сейчас, немедля. Потом будет слишком поздно. Потом он останется совсем один со своим горем, несмотря на то, что лучший друг всегда будет рядом.
Мысленно он уже сочинил текст письма для родителей. Для отца - краткое и емкое, с объяснением ситуации. Отдельное успокаивающее для матери, чтобы не беспокоилось сильно в своей сложнейшей командировке. Она же сейчас в Кабуле, вот где действительно опасно, не то что у них...
Отдельной совой мысленно летела не менее успокаивающая весточка для Лавгудов, хотя причины, по которым Ксено не переедет обратно в отчий дом, придумать гораздо сложнее, даже зная, почему пережить трагедию у Барнабаса будет гораздо лучше и безопаснее. Но и для этого случая машинально придумалось уже несколько веских причин.
И Пандора, милая Пандора, которая не найдет себе места от беспокойства... Но об этом уже позаботится сам Ксенофилиус. Внутренне социальное чутье упрямо подсказывало - так будет лучше.
А остальное, чего бы не лишился в трагедии его друг, они восстановят, починят, залатают и купят - в этом сомнений никаких. Главное, они оба живы... Выбрали же время встретиться!
- Наверх? - и не успевая додумать, Кафф летит за ним следом. Наверху его квартирка, уютный и маленький оплот самостоятельной жизни. Еще бы Лавгуду не захотелось его увидеть! А Барнабас только и смог, что зажмуриться и задержать дыхание, готовясь к клубам дыма и дотлевающей разрухе внутри.
Но вот ведь номер... Вся разруха, что открылась перед их глазами, не имела к взрыву ни малейшего отношения. Вот разбросанные по столу свитки пергамента, недочитанная книга, раскрытыми страницами объявшая спинку кресла, забытая в спешке кружка с недопитой водой. И пусть выглядит все так, словно в доме побывали грабители, Ксено пока что совершенно спокоен - так может быть, это всего лишь творческий беспорядок с едким привкусом остатков дыма?
Барнабас замер в немом вопросе, и сам не ожидал случившегося. Его друг, будто бы проснувшись от ужасного сна, будто бы впав в еще более глубочайший стресс, вдруг начал хохотать, а он так и остался посреди комнаты с дергающимися в судороге губами, толком и не понимая, что делать теперь, тоже облегченно смеяться или запаниковать. Но выбрал иное совершенно - сползти по стенке, вцепившись пальцами в шевелюру и отвечать что-то дежурное и заурядное подоспевшим сотрудникам аврората.
Лишь вопрос друга - робкий, наивный, странный, но предельно тревожный, заставил его встрепенуться, и выйти в момент из временного забытья.
Им, конечно, ничего не рассказали, да и с чего бы вдруг? У него конфисковали даже перо с пергаментами, но что же он за репортер такой, если не имеет в закромах мантии еще?
- Думаешь, Пожиратели? - тихим шепотом проговорил Барни, как только последний из авроров покинул помещение, - Да с чего бы им? Кто им мог помешать в вашем издательстве? Ксено... Я о чем-то не знаю?
Внимательный взгляд пытается быть более деликатным - еще чего не хватало, обвинять друга не пойми в чем, да еще и в такой непростой момент...
Впрочем, он это выяснит позже. А сейчас за незапертой дверью раздаются слишком шумные разговоры, и такие, что было бы преступлением не подслушать.
- Тсс! - приложил он палец к губам, пытаясь вслушаться в обрывки фраз. - Они там обсуждают какого-то Алекса Джордана. Говорят, что он... Имп задери! Ксено, ты слышал?

Он так и не смог ничего объяснить другу. Не захотел. Не лучшее время и не лучшее место, как вообще можно сообщать шокирующие новости, когда Ксено едва ли не остался без жилья, и подобное произошло в его редакции?
Да и времени терять нельзя на досужие разговоры. Нынче не тот случай, когда можно забыться в блаженном шоке и забиться в истериках.
И вот, они снова в кафе - Ксено подписывает что-то в своих журналах, а Барнабас делает на пергаменте поспешные наброски. Материал нужно сдать максимум к вечеру, но он успеет. У него нет теперь варианта задержать выпуск.
А мысль, как назло, путается. Не хочется ему рассказывать о пережитом. Не хочется, чтобы вообще такое происходило. Не хочется, чтобы и Лавгуд был втянут в эту жуткую историю. Но делать нечего - служба...
Поднимает глаза, внутренне поморщившись от его слов. Не раздражается, но злится. На самого себя. Потому что боится, куда сильнее, чем друг, хоть и пострадал куда больше, конечно же, Ксенофилий.
И этот страх такой позорный, такой постыдный, и так противно признаваться в нем себе самому.
- Нет, это не забавно, - цедит сквозь зубы Кафф, изо всех сил сжимая тонкую ручку чашки и шипя на слишком горячий глоток кофе. - Это страшно и несправедливо. Считай меня теперь жалким трусом до конца своих дней, но я очень боюсь. Ты правда не услышал, Ксено? Твой коллега, теперь уже уже бывший коллега, Алекс Джордан - он убит. Теми людьми, которые причастны к взрыву. И меня трясет, потому что я думаю... что на его месте мог бы быть и ты.
Кафф отвел взгляд, лишь бы не пересечься с его говорящими глазами, лишь бы не увидеть такой же страх и замешательство, лишь бы не впадать в неудержимую панику при мысли о том, что все могло сложиться именно так... Что не родным Джордана пришлось бы оплакивать погибшего, а Лавгудам и ему.
- И хуже всего то, что угроза не миновала. И все еще может повториться. А если это только начало? А если убийств будет больше? А если завтра не станет нас, или наших близких?
Кафф уперся взглядом в незаконченный пергамент, постучал нервно пальцами, будто в страшном желании скомкать это все и выбросить. И вернуться в свой чертов отдел огородничества. Жить себе спокойно, не думать ни о чем.
- А еще хуже всего то, что ты прав со своим этим "предназначением". В этом необходимо разобраться - кто, мол, если не мы? А мне страшно, Ксено. Я хочу держаться от этого подальше. И мне до тошноты противно осознавать, что мы обязаны об этом раструбить всем волшебникам. Потому что любой из них может стать следующим. Понимаешь?

Отредактировано Barnabas Cuffe (2024-04-01 15:16:16)

Ксено удивляется искренне, недоумевает растерянно, словно вылупившийся птенец. Он часто так реагирует на заурядный внешний мир, на события, недостаточно для него значимые или недостаточно объективно странные. И хочется, как в школе, бесконечно прикалываться по этому поводу, шутливо обвинять друга в растерянности, показушно цокать и закатывать глаза.
Но этого не произойдет.
Школа давно уже кончилась, а вместе с ней и детство, где достаточно было осознания: в Хогвартсе безопасно. А теперь они, как подросший моллюск, выброшены в океан жизни, и знать не знают, как реагировать на бурные течения, водовороты и опасных хищников. Ах, да, разумеется, их этому учили. В чем-то даже практика была. Но серьезно, разве с этим что-то действительно сравнимо? Разве можно прочитать в учебнике, что делать, когда одного из коллег убивают, а твою редакцию превращают в пепел?
Но и магический мир к этому, очевидно, тоже не был готов. Оттого среди населения теплится относительное спокойствие. Они многого еще не знают, и во многое просто не хотят верить. Кафф никого не осуждает - ему самому не хочется. Но работа - обязывает.
- Ты, конечно, прав, мой друг... - отвечает Барнабас. Старается не звучать предельно горько, да получается не очень, - В мире действительно столько чудесного. И Рождество, и феи, и лунные тельцы... А еще есть война и убийства. Пока не так явно, но это лишь вопрос времени. И, видишь ли, война начинается не из-за того, что кому-то не нравятся чудеса и радуга. Но все, что ты любишь, и чем дорожишь - у нас это хотят отнять. И если мы не внесем туда свой вклад, не сделаем того, что умеем, не мы ли потом ответим за то, что привычного прекрасного мира - не будет? Конечно, глобально нас никто не осудит. Но... Своя доля ответственности есть у каждого, и мы - не исключение.
Перед ним все тот же пергамент. Дожидается, как чистый лист чей-то судьбы и поворотная точка его собственных решений.
Может, так оно и есть?
Или это слишком уж самонадеянно?
- Когда все это закончится, я обещаю тебе одно. Разорвусь, или обзаведусь двойником - неважно. Но, чем бы я не занимался, и где бы не работал, я всегда буду снабжать статьями "Придиру". Нет ничего хуже, чем погрязнуть во всей происходящей гадости, и вздрагивать даже от собственной тени. И если бы не ты, Ксено, видит Мерлин, я бы погряз.