Она великолепна в гневе. Будь на его месте кто-то другой, Бертрам бы насладился моментом, даже при своём обширном резервуаре сострадания. Нет, серьёзно. Возможно, он бы восхитился жестокой и недоступной красотой мистресс, признал бы её первенство. Но кнут рассекает его одежду, словно раскалённый прут плавит воск, кнут впивается в кожу резко, болезненно. Теперь, когда леди подошла ближе, разговаривает с ним, Бертрам сдерживается от вскрика, лишь едва шипит, сжав зубы.
Она говорит с ним. Поднимает его лицо, заглядывает в глаза, которые так и хочется спрятать. Нет, он будет смотреть на неё. Он не трус. Сквозь пелену неутихаемой боли по всей поверхности спины. Он маг. Он найдётся, что ответить, и не распустит нюни. Ни перед мистресс Лестрейндж, ни перед её супругом.
Цепко зрачки подмечают движение кнута — он сворачивается. Значит, пытка окончена. Бертрам тихо выдыхает через ноздри. Однако, пока он собирается с мыслями, звучит недвусмысленное "возможно, избежишь обучающего круциатуса". Неужели она подвергнет его Непростительному заклятью?
— Прошу вас, не надо... — и слова сами спешат вырваться, предупредить мучения, которые Берти сам так успешно причинял врагам. — Я не должен был нарушать запрет, не имел никакого права никого приводить, предавать доверие мистера Лестрейнджа, и тем более оскорблять Лестрейндж-холл присутствием полукровки. Прошу простить меня, это было недопустимо, и я понимаю ваш праведный гнев. Я... поступил как глупец. Но я раскаиваюсь. И сожалею. Мистресс Лестрейндж. Я обещаю, что больше не подведу.
Это сложно, очень сложно — молить о прощении и выдерживать этот взгляд, высокомерный, равнодушный. Взгляд Обри спешит скатиться к полу, сфокусироваться на капельках крови, падающих с кончика кнута. Лишь усилием воли Бертрам заставляет глаза подняться. Ему страшно — и особенно страшно от того, как легко мольбы слетают с его губ. Неужели от такой бесхребетный? Неужели его так легко поставить на колени и заставить вымаливать прощение? И звучит он так естественно, как будто всю жизнь на них и стоит и только и занимается, что пресмыкается. Это отвратительно. Как он ненавидит сейчас себя и своё положение! Но он докажет. Он сделает так, что никто ни в чём не сможет его упрекнуть. Заставит этих людей себя уважать.
Сглатывая выступившую слюну, Бертрам сжимает губы. Непозволительно терять себя магу.
* * *
В ту ночь он не избежал "обучающего Круциатуса". Познал на себе, как это ощущается, когда тебя вскрывают против твоей воли, заставляют всё тело твоё и душу выть в агонии, нечеловеческим криком раздирая пространство. Каково это, когда воспалён каждый нерв, словно в него впивается невидимое сверло. Это мучение нельзя назвать "сладким" или "освобождающим", как боль от тренировок или других заклятий, которая делает тебя сильнее, а, проходя, награждает чувством блаженного отдохновения и удовлетворения. Эта мука несправедливая, истощающая, уничтожающая душу, ломающая волю.
Пытка прекратилась, когда на крики пришёл мистер Лестрейндж. Он освободил Бертрама от продолжающейся, казалось, бесконечно, кары леди Беллатрикс, но он был разочарован и приказал Обри больше не появляться в Лестрейндж-холле. Униженный, опустошённый, Бертрам вернулся домой. Пытка его души продолжилась. И в гневе волшебник написал письмо Эдит, между строк которого можно было прочесть упрёк в том, что женщина разъярила мистресс Лестрейндж и навлекла на него такое безжалостное наказание.
Отредактировано Bertram Aubrey (2024-01-01 05:50:26)