В логове она как дома. В пыли темных душных коридоров прячется эхо её шагов: недельной, месячной, годовалой давности. Пахнет сыростью, кровью и травой. Оборотное зелье на цвет — золотисто-ореховое, на вкус — мед, корица и металл: у Беллы по обнаженному хребту пробегают сначала мурашки отвращения к переслащенному, слишком пряному, потом — волна изменения. Ей выгибает кости, перспектива смещается вниз, холодный оттенок кожи сменяется на теплый, плечи круглеют, на них созвездиями восходят веснушки. Пальцы больше не её, линии на ладонях — не её: у неё нет этой буквы М, зато линия жизни штопает холм под большим пальцем, а не сходит на нет в центре. Она оборачивается взглянуть на мужа, ищет на его лице отношение к происходящему, хочет узнать: влечет ли его к её сути или к её телу? Это на самом деле не важно, просто любопытно. Это никак не влияет на тот факт, что сперва им нужно разобраться с делами. Она облачается во что-то по размеру, потерянно бредет из комнаты в коридор и размышляет: как бы чувствовала себя Лили Поттер? Белла смутно помнит её, стажерку из собственного отдела. Ничего конкретного. Значит, её тактикой будет отыграть шок, которым она прикроет несовпадения характера.

Её шаги не попадают в такт с призрачным эхом, ей приходится по ощущениям семенить, чтобы оставаться вровень с Рудо. Это тело в хорошей форме, но её собственное — выше, длиннее шаг, стремительнее движения, и она почти благодарна, когда муж вцепляется в её локоть: жест тюремщика, очень натуральный. Есть что-то эдакое в том, чтобы играть его жертву, но об этом она подумает потом. Он что-то говорит, рассказывает о последней встрече с Долишем, будто не понимает, что ей надо сосредоточиться, — или просто не хочет молчать. Она отвлеченно кивает, бормочет: «Если нам повезет, чувство товарищества его и погубит». А вот разговоры о Регулусе выводят её из себя сильнее, и она не может не ответить:

— Он семья, Рудо, — голос звучит непривычно, достаточной стали и предупреждения воздержаться от распространения слухов в нем нет, и ей приходится продолжить, раскрыть мысль, с которой грянокровкина глотка не справляется: — Если бы он обвинил тебя в подобном без доказательств, я уже вырвала бы ему кадык и скормила бы его Грейбэку по кусочкам.

Между Регулусом и Родольфусом нельзя поставить знак равенства, ни для ставки, ни для Беллатрикс. Опытный, сильный маг с десятком лет опыта за плечами — колосс по сравнению со свежим восторженным фанатиком. Родной муж, которого она знает как партнера примерно столько же — это совсем не то же самое, что кузен, только-только заинтересовавшийся семейной правдой. И все-таки выражая вотум недоверия Регулусу, он выражает вотум недоверия и ей тоже: это она приняла решение прикрыть его в ту ночь, она нашла его, она вынесла ему наказание и преподала урок, который сочла правильным, полезным и соразмерным. От своего имени, чтобы не ломать ребенку светлый образ Темного Лорда. Она так выложилась на полную дважды за ту ночь, она сделала все возможное и невозможное, и реакция мужа задевает её, как бы она ни старалась воспринять металлический звон в его голосе за «Я рядом, и если ты не сможешь убить предателя из чувства семейных уз, то я подстрахую». Именно поэтому она выбирает максимально жестокий ответ: «Я смогу, но я надеюсь, что это лишнее, пожалуйста, не заставляй меня оправдываться, я не умею этого делать».

Он ныряет за маску, мурлыча отмашку к началу, и Беллатрикс кивает, прикрывает глаза, пытается проникнуться не-своим положением: безжалостная безликая машина насилия, готовая перемолоть её, хорошую, смелую девушку, отданную на несуществующую милость, чтобы причинить как можно больше боли её собственному боевому товарищу. Это горячо, но она вытягивает из похоти ярость — эта трансмутация ей всегда давалась легко, в обе стороны. «Лили Поттер» рвется против рывка своего тюремщика, упирается в пол и пытается опустить центр тяжести для устойчивости, вздрагивает от его унизительных слов. Силы слишком не равны, её перехватывают за волосы, бросают на пол: она беззащитна против этой ледяной нечитаемой мощи. Стены меняются местами, полоток качается, но она находит достаточно решительности и шипит:

— Да чтоб ты..! — у нее кипит кровь, и муж успокаивает её круциатусом: достаточно сильный, чтобы рассказать ей, как выгнуться на полу, недостаточно — чтобы вырвать из неё настоящий крик. Но они не дома, не в спальне, где можно быть переборчивой и играть в пытки на выносливость, и «Лили» прогибается в позвоночнике круче, чем это сделала бы Беллатрикс, сильное тело наизлом — в дугу, разлет ребер раскрывается в потолок, и она кричит, легкая перемена высоты в конце как маркер потери контроля над собой. Опадает, законом противодействия собирается в дрожащий комок боли и ярости, поднимает глаза на Долиша, на мужа, обратно на Долиша. Надеется, что это лицо привычно к эмоциям гнева, упорства, решительности, страдания. Качает головой отрицательно, горящий взгляд примагничен к зрачкам аврора, шепчет одними губами: — Я справлюсь... Молчи.

Они, наверное, не врут друг другу. Просто переоценивают свою силу воли. Она глядит параллельно наставленной на нее палочке, как человек, который пытается не выдать своего ужаса.

Подпись автора

Одела Минни