Это что-то нереальное, ненастоящее и эфемерное. Тед до последнего не верит полученному письму с весьма четкими инструкциями, словно это может быть чьей-то плохой шуткой. Но пусть ему и не знакома принесшая письмо сова, аккуратный почерк Меды он ни с одним другим не спутает, он знаком ему до последнего изгиба и закорючки. Стыдно признаться, но когда он просил у неё конспекты по трансфигурации, не то чтобы необходимые ему, он больше именно смотрел на написанный девушкой текст, чем вчитывался в его смысл.
Пришлось поверить. Допустить до себя мысль, что это взаправду и, значит, через какое-то время они смогут встретиться? Не в библиотеке или на одном из школьных уроков, где это было почти что естественно, но всё равно могло вызвать с чьей-то стороны вопросы или осуждение. Они встретятся в городе и смогут прогуляться, как в один из тех дней, когда вся школа устремляется смотреть матч по квиддичу, только вокруг будет не школа и окрестности замка, а шумный Лондон.
И Тед теряется в собственных мыслях, когда пытается решить, что показать Меде? Потому что показать хочется решительно всё — ведь для неё то, что кажется ему обыденным, покажется удивительным. Но этот день — один шанс на миллион. И это должно быть что-то особенное.
Отчаянно краснея и запинаясь, боясь всё испортить, Эдвард обращается за советом к своему отцу, стараясь подойти к теме как бы издалека. А когда он познакомился с мамой, то как за ней ухаживал? И куда водил? Конечно, обвести Уильяма Тонкса у него не получается. Да и ему всё равно пришлось бы рассказать об этом родителям. Но Тед четко и уверенно обозначает, что это встреча с подругой.
Хотя ему до безумия хочется хотя бы в мечтах назвать Андромеду своей девушкой.
И от одной только этой мысли сердце в груди предательски спотыкается и несется куда-то вскачь с такой скоростью, словно желает проломить ребра.

Это что-то нереальное, ненастоящее и эфемерное. Тед до последнего не верит в происходящее, а у входа в «Дырявый Котел» оказывается за полчаса до назначенного времени. Стоя чуть в стороне, чтобы не мешать прохожим, он совершенно не понимает, что ему делать. Точнее, у него есть целый план, но он кажется таким зыбким и эфемерным, способным разрушиться словно карточный домик, что…
Стоп.
Вдох и выдох.
Это же просто встреча, такая же, как те, что были у них в Хогвартсе. Да? Меда просто хочет увидеть Лондон, ту его незнакомую и неведомую часть, о которой он порой рассказывал ей. Это не так уж и трудно. С этим он может справиться. И Тед достигает какой-то относительной точки спокойствия, но ровно до того момента, как оборачивается на скрипнувшую входную дверь и его взгляд находит Её.

Тонкую, волшебную, воздушную и совершенно точно ненастоящую. Ненастоящим кажется и сам себе Тед, потому что совершенно не чувствует и не понимает, как делает несколько шагов навстречу к девушке.
— П-привет, — выдыхает он, путая вдох и выдох и вообще всё, что находится в радиусе двухсот футов. Мир всегда становится размытым, неважным и невесомым, в то время как сама Меда словно становится его константой. Или якорем, судя по весу между ребер в каждую их встречу.
— Ты… — Наверное, нужно спросить, хорошо ли она добралась? Не нужна ли ей какая-то помощь? Не считая маленькой сумочки, вещей, с которыми он мог бы ей помочь, Тед при девушке не замечает. Он вообще больше никого и не замечает, словно фокус его внимания целиком и полностью смещается лишь в её направлении.
И думать о чем-либо ещё оказывается нелегко, пока он смотрит то в глаза напротив, то на мягкую ямочку на подбородке, то на улыбку на её губах. И в мыслях красной строкой, затуманивающей и взгляд, и рассудок, бежит весьма определенная фраза: «Какая же ты красивая». И если Тед что-то и понимает сейчас, так только то, что бесповоротно влюбился. Или, правильнее сказать, влюбляется.
С каждой их новой встречей и секундой всё больше.
А казалось бы куда уж?..
И другой вопрос — что ему с этим делать?
— …Готова к маленькому путешествию?

Отредактировано Minerva McGonagall (2025-06-24 14:54:00)

Тед чувствует, как всё нутро у него ёкает, пылает и плывет от этого внезапного объятия. Мир сужается до точки соприкосновения её ладони с его спиной, до легкого аромата её волос — что-то цветочное и свежее, совсем не похожее на тяжёлые, удушающие парфюмы, которыми любят пользоваться некоторые девушки. Его собственные руки застывают в воздухе, не решаясь ответить на порыв, боясь спугнуть это хрупкое, невозможное чудо. А потом Меда отступает, и между ними снова возникает дистанция, но воздух всё ещё вибрирует от случившегося.
Её вопросы обрушиваются на него водопадом, и Тед с трудом переключается, улавливая смысл слов сквозь гул в собственной голове.
— П-план? — снова неловко запинается он и запускает пальцы в и без того взъерошенные волосы. — Да, конечно, есть! — он слишком бодро кивает, заставляя себя сосредоточиться. — То есть, я придумал кое-что… и надеюсь, что тебе понравится. И нет, ты ничему не помешала! Совсем наоборот.
И мысленно он благодарит вселенную и всех существующих и не существующих богов за то, что этим летом они действительно никуда не уехали.
Сделав глубокий вдох, Тед пытается нащупать хотя бы тень реальности за продолжающим накрывать его ощущением эфемерности всего происходящего.
И его план, выстраданный за несколько бессонных ночей, вдруг кажется ему наивным и глупым. Стоит ли вести её смотреть на граффити в одном из переулков, которые ему самому кажутся красивыми? Конечно, это просто часть пути, но вместе с этим и часть его мира, простого и настоящего, но кажущегося таким блёклым в сравнении с её сиянием.
— Я подумал… — он встречается со взглядом Меды и черпает в нём смелость. — Если хочешь увидеть что-то настоящее, не туристическое… то нам нужно начать отсюда. — Тед машет рукой в сторону узкой улочки, уходящей вглубь от «Дырявого Котла». — Мы прогуляемся до одного места, которое мне нравится с детства. А потом, если не устанешь, я знаю, где продают лучшее мороженое в городе. Там даже есть со вкусом вишни. Ты… Ты как-то говорила, что оно тебе нравится.
Последнее он произносит тихо, почти шёпотом, сгорая от стыда за свою суетливость и за то, что запомнил такую ерунду. Но для него это была не ерунда. Каждое случайное слово Меды или факт, который чуть больше рассказывал ему о ней, он собирал и хранил как драгоценность. И мороженое со вкусом вишни было одним из самых важных пунктов в программе этого дня.
— Пойдем? — Постаравшись сбросить с себя смесь наваждения и смущения, Тед преодолевает собственную робость, чуть выставляет руку, предлагая девушке взять себя под локоть.
Это в школе так нельзя, но сейчас же они не в школе и их никто не увидит. Верно?

Тед чувствует, как его сердце совершает что-то среднее между сальто и остановкой, когда её пальцы мягко и уверенно переплелись с его. Это было так естественно и так ошеломляюще, что все его внутренние бури разом стихли, уступив место хрустальной, звенящей ясности. Её рука в его руке была единственной реальностью, точкой опоры во всей этой головокружительной вселенной.
Её шутка о старости вызывает у него улыбку — не неловкую и от этого чуть кривую, а мягкую и спокойную. Рядом с Медой даже старость не кажется ему чем-то страшным и немощным, а представляется желанным будущим, полным тихих совместных прогулок. Завершением долгого пути, который они могли бы пройти вместе, взявшись за руки. И то, что она так легко об этом шутит, вызывает странное, но нереальное по своей силе тепло.
— Сдерживаешь желание? — смеётся парень, и голос его звучит уже гораздо увереннее. — Это взаимно. Я, кажется, уже представляю, как мы идем туда, и это почти единственная мысль в моей голове.
Пройдя по тротуару, они сворачивают в узкий переулок, где солнечный свет едва пробивается сквозь кружево старых черепичных крыш. Воздух пахнет влажным камнем и плющом, что вьётся по стенам. Странный сокровенный уголок, отсечённый от гула большого города.

— Мой? — Тед на мгновение замолкает, сжимая руку девушки чуть сильнее, будто проверяя, не мираж ли она. — Лимонный. Простой, кислый, без всяких там сливок и шоколада. Лимонный фруктовый лёд. — Он смотрит на неё, на игру света и тени на её лице, и ему хочется рассказать ей всё о чём она только спросит его. — Он... обжигает холодом и щиплет язык, но послевкусие такое свежее, будто съел кусочек самого лета. Таким и должно быть лето, правда? Не сладким и приторным, а ярким, с кислинкой.
Вопрос про лето на несколько секунд повисает между ними без ответа.
— Да ничего необычного. Очень... по-домашнему. Раза три перебрали с отцом его старую машину, а мама не переставала на это ворчать, — он пожимает плечами, вспоминая работу в гараже, пыль, запахи масла и бензина.
Стоящий в гараже «Ровер» был словно старшим ребёнком в семье. С той лишь поправкой, что в жизни Уильяма Тонкса машина появилась на два года раньше, чем законная супруга.
Барбаре тёмно-синий «Ровер» не нравился, но исключительно в те дни и моменты, когда её муж пропадал в гараже и уделял машине времени больше, чем родному сыну или домашним обязанностям. Со временем, конечно, всё само сгладилось: подросшему Теду и самому стало интересно, чем постоянно занят в выходные дни отец, тщательно следивший за состоянием своего четырёхколёсного друга, а гараж представлялся полной тайн страной чудес.
Уильям не был страшным педантом, как его жена, поэтому Тед с удовольствием коротал время среди коробок, полных разных деталей, мелкой техники, дожидающейся своей очереди в починке, и откровенного хлама.
Позже, став старше, он вместе с отцом чинил некоторые вещи: старенький радиоприёмник «Меридиан» или решивший закончить трудовую карьеру на кухне тостер. То, что выходило из строя, они забирали в гараж и разбирали на части, если только отец был уверен в своих силах и возможности починить технику без обращения к мастеру. Теду это всегда было интересно, даже с появлением в его жизни волшебства, и он не терял каждой новой возможности понять, как всё устроено.
— Но если честно, то ощущение такое, словно все дни слились в один долгий, жаркий и скучный. — Он делает паузу, с улыбкой украдкой бросает взгляд на Андромеду. — Но теперь... Теперь я понимаю, что, наверное, всё это было только для того, чтобы этот один день, сегодняшний, казался таким... цветным. Ярким. Как тот самый лимонный лёд.
Парень осматривается: позади, с одной стороны дороги, виднеется центральный сквер, на другой стоят рядышком здания муниципалитета и краеведческого музея со всеми его жутенькими мумиями и грустненькими чучелами местных птичек. Бросив взгляд в обе стороны на дорогу, Тед пропускает одинокий автомобиль и уводит девушку на другую сторону, не озаботившись дойти до перехода, начерченного в каких-то пятнадцати метрах слева.

Отодвинув в сторону упругие ветки живой изгороди, Тед приоткрывает узкий проход и жестом приглашает пройти.
На другой стороне оказывается небольшой участок, по большей части свободный от типичного хлама, который люди складывают во дворе. Да и никакого дома здесь нет: ближайшее здание заглядывает сюда лишь окнами одной стены, украшенной побледневшим от времени изображением синеватых воронов, а в остальном будто стоит на соседнем участке, отделённом нестриженым вечнозелёным кустарником с тёмными блестящими листьями, в котором с трудом можно было заметить старенькую калитку с облупившейся краской. Зато в глубине двора стоит большой крытый вольер, в полумраке которого можно разглядеть толстые изогнутые ветви и… как будто больше ничего.
— А твоё? — тихо спрашивает Тонкс. — Твоё лето... какое оно?
За крупной сеткой царит густой полумрак. На земле стоит продолговатое корыто с водой, в котором плавает несколько опавших листьев, а рядом с одной из коряг можно заметить мелкие белые косточки.
Внутри густой темноты под импровизированной крышей что-то шевелится, и с верхней ветки на землю соскакивает, расправив широкие крылья, крупный ворон.

Подпись автора

© Котик-хаотик