Всего полгода отделяло Малькольма от окончания стажировки в Министерстве Магии. Два с половиной года в группе обеспечения магического правопорядка пролетели как одно мгновение, насыщенное происшествиями, отчетами и бесконечной учёбой. За это время он успел понять одну простую истину. Мир — ненадёжен. Он зыбок, как песок, утекающий сквозь пальцы. Ощущение, будто под ногами нет твёрдой почвы, а есть лишь иллюзия, которую в любой момент может разрушить чья-то чужая воля, случайность, ошибка. Он видел разное: сложные дела, загадочные преступления, последствия, которые не исправить. Но больше всего его поражали не сами события, а их отголоски в глазах тех, кто оказывался по ту сторону магии. Жертвы. Они все были разными — напуганные, растерянные, сломленные. Жизнь была такой хрупкой, как утренний иней. Одно дуновение — и от её узора не остаётся и следа.

Вот и сегодня. Только вернулся с вызова, обычная, рутинная магия, уже думал, день удался. А потом пришла информация. Группа коллег. Очень неудачно нарвалась на ритуальщиков. Словно ушат ледяной воды вылили на голову, а следом — адреналин, вскипятивший кровь. И тут же, как обухом по голове — одна из волшебниц в перестрелке, точнее, в самом эпицентре … Аврора Эттвуд. Рори.

Больница Святого Мунго. В руках зажатый пакет, а в нём — фрукты и парочка шоколадных лягушек. Коридоры он прошел быстро, почти не глядя по сторонам, отчеканив шаг. Уверенно. Прямо. А вот на пороге палаты его будто пригвоздило. Замер в дверях, не решаясь войти. Издали Аврора показалась такой… маленькой. Темные локоны растрепались по белой наволочки подушки. А сама она сгруппировалась, укрывшись тонким одеялом, словно пытаясь отгородиться, защититься от всего мира. Бессознательно. Такая сильная волшебница, а сейчас — просто комочек, спрятавшийся от боли.

Малкольм стоял, наблюдал, будучи не замеченным. Он вскоре всё же заставил себя сделать шаг. Потом ещё один. С этого ракурса открылось то, чего он не видел из дверей — повязки. И настойчивый, приторно-сладковатый запах магических мазей, от которого слезились глаза и сводило скулы.

И тут его накрыло. Всё разом. Злость. Она вгрызалась в сознание, выжигала всё внутри, не находя выхода, потому что показывать чувств он не мог. Горячая, слепая, направленная в никуда — на этих тварей-ритуальщиков, на этот проклятый артефакт, на всю эту несправедливую кутерьму. Отчаяние — липкое, холодное, от понимания, что прошлое изменить нельзя, они уже в точке невозврата. А под всем этим, в самой глубине, шевельнулось что-то ещё. Что-то знакомое до тошноты, щемящее и горькое. Не та унизительная жалость, что заставляет отводить взгляд, а другая — разрывающая сердце на части. Но ничего из своих чувств не отражалось на лице молодого мужчины. Все глубоко внутри.

Вдруг она зашевелилась, попыталась приподняться — и тут же, с резким вздохом, рухнула на подушку, тихо зашипев от боли.

Стряхнув оцепенение, Малкольм шагнул вперёд, уже не наблюдателем, а участником — его молчаливому присутствию пришёл конец.
— Эй, полегче, — его голос прозвучал чуть хрипло. Он криво улыбнулся, стараясь, чтобы получилось хоть немного ободряюще. Они встретились взглядом, губами сказал «Привет».

Он окинул взглядом вокруг, заметил на прикроватном столике стакан с водой.
— Хочешь попить? — в голосе прорвалась неподдельная забота, но и какая-то неловкость, будто он пойман на чём-то сокровенном. Он помог ей попить, а после поставив стакан, отыскал у стены стул, придвинул его к её кровати и уселся, тяжело вздохнув. Руки повисли между коленей. Помолчал секунду, глядя на её бледное лицо.

— Ну что, героиня, — начал он, и в уголке его рта дрогнула та самая, чуть подначивающая улыбка, что всегда была в их общении. — Решила лишний выходной себе выбить?

Подпись автора

Мотивация от начальника:
"Мерлин тебя побери, МакГонагалл, если ты сейчас упадёшь и преставишься –
клянусь, я займусь некромантией, чтобы мы с твоей сестрой оба устроили тебе взбучку!"
© Elphinstone Urquart

«Джон». Всего один слог, сорвавшийся с её губ, а в воздухе в очередной раз щёлкнуло — коротко, холодно. Малькольм замер. Ну, конечно. Кого же ещё она ждала увидеть? "Уж не тебя, Малкольм МакГонагалл." Глупая, острая, колючка — да что там, самый настоящий клинок ревности — вонзилась куда-то под рёбра, заставив внутренне сжаться. Но он тут же, почти силой, швырнул это чувство в самый тёмный угол своей души, подальше, и мысленно придавил тяжёлым камнем.

Малкольм упрям, чёрт возьми, до безобразия упрям. Мать в детстве говорила, что он может упереться рогом в стену и так стоять сутками. Вот и сейчас — раз уж позволил себе вцепиться в эту безнадёжную, совершенно безумную идею быть рядом, то будет стоять здесь. На краю её мира, в предпоследнем ряду зрителей. Может, когда-нибудь... когда-нибудь он соберётся с духом и отпустит её, перестанет быть назойливой тенью. Но только не сейчас. Не сегодня. Потому что самая большая проблема заключалась даже не в том, чтобы отпустить её, а в том, что тогда ему пришлось бы отпустить и того себя — того, кто позволил себе надеяться.

А сейчас... Сейчас всё сводилось к одному — просто быть здесь. Видеть, как её губы — бледные, потрескавшиеся — всё же тронула улыбка. Едва. Уголками. Словно тень от пролетающей птицы. Но она улыбалась ему. Для него, привыкшего довольствоваться крохами.

— Ну да, а как ещё с работы-то сбежать? — тут же отозвался он, нарочито широко ухмыляясь в ответ на её слабую шутку. — Прикинемся больными и махнём на море? Я — с переломом совести, ты — с... ну, с тем, что есть.

Потом она спросила про Джонатана. Малькольм почувствовал, как во кру пересохло, язык словно к небу приклеился. Сглотнул.
— На обратном уточню, — брякнул он, стараясь, чтобы звучало как можно небрежнее и естественнее. — Уж прости, но мама учила — сначала внимание девочкам оказывать.

Он наблюдал, как её пальцы, белые от бинтов, копошатся в пакете. Вытащила шоколадную лягушку. И снова — эта тень улыбки.

— Я, так-то, букет ромашек хотел принести, — выдавил он, чувствуя себя немного идиотом. — Ну, эти... лечебные. Чтоб и для пользы… Но потом подумал — жуётся шоколадная лягушка всё-таки приятнее, чем ромашки. Не нужно лепестки выплёвывать.

Он скорчил смешную гримасу, будто пытается с языка сдуть крошечный навязчивый лепесток. Глупо. Очень глупо. Но если это заставляет её хоть на секунду забыть о боли — он готов нести и не такую околесицу.

Подпись автора

Мотивация от начальника:
"Мерлин тебя побери, МакГонагалл, если ты сейчас упадёшь и преставишься –
клянусь, я займусь некромантией, чтобы мы с твоей сестрой оба устроили тебе взбучку!"
© Elphinstone Urquart

«Хрустальный колокольчик» — именно так описал этот смех. В её усталом, надтреснутом голосе он звучал хрупко и чисто. И ради этого звука он готов был на многое, лишь бы вытаскивать ее на положительные эмоции, пусть и мимолетные.

Малькольм замер, снова пойманный её чертами. Особенно сейчас, когда перед ним лежала не та Аврора, что способна усмирить пламя и разжать драконью челюсть при необходимости, а хрупкая, беззащитная версия, которую почти никто не видел. Свет из окна падал под новым углом, и он опять поймал себя на том, что просто смотрит и не может отвезти взгляд. Он ведь сто раз видел ее глазах. И он вновь замечает на голубой радужке вкрапления карего цвета — маленькие, тёплые островки в холодной лазури. И сам голубой был непостоянным, меняющимся. То светлел до аквамарина, когда она смотрела на свет, то сгущался до синевы. Удивительно, он замечает такие микроскопические детали о ней, когда мог просто забыть на утро имя девушки, с которой провел ночь. Потому что одно было просто фоном и потребностью, а другое — смыслом.

В горле пересохло. Он сглотнул, пытаясь собрать рассыпавшиеся мысли в кучу. В конце концов он же пришел просто навестить. По-дружески. Ага-ага.

— Ну, если на море тебя не выпустят, давай сбежим мысленно. Прямо сейчас. Готова к побегу, Эттвуд? Пусть хотя бы на пять минут. — Малькольм аккуратно пододвинул стул ближе. — Закрой глаза... Закрывай-закрывай! Вот. Чувствуешь? Скрипучий пол — на самом деле горячий песок. А дурацкий больничный свет над головой — самое настоящее солнце. Вместо койки – шезлонг. Слышишь чаек? — Он сделал паузу, давая ей представить. — Вот одна подбирается к твоей шоколадной лягушке... наглая, голодная, —Его рука сама потянулась к её руке, лежавшей на одеяле. Он не взял её в ладонь, лишь на секунду коснулся тыльной стороны её пальцев кончиками своих. А после забрал шоколадку, бережно распаковывая упаковку. — И пусть придётся остаться здесь, с дурацким светом и скрипучим полом, а не на море... — В его глазах плескалась тихая грусть, но голос по-прежнему звучал легко. — Но знаешь, что? Даже здесь можно представить море. — Малькольм протянул ей половину лягушки. Вторую часть поднял, словно бокал, говоря тост. — За то, что солнце бывает разным. Иногда — в окне. Иногда… — он хотел сказать «в голосе друга», но слова за явным несоответствием так и встали где-то в горле. — … в самых необычных местах.

Малкольм посмеялся на слова Рори.
 
— Ну, знаешь ли, если на то пошло, то из нас двоих козой, вернее козлом себя чувствую я. Вернее почувствую, если реально принесу, — парировал он, с лёгкой ухмылкой разглядывая потолок. — Принёс даме шоколад, а она мне — план по ублажению начальника ромашками. Ну такой себе еще план на «П» по эффекту неожиданности, на «С» за общую полезность. Он же меня в этих отчетах и закопает. — Малкольм улыбается.

Он видел, как её пальцы вцепились в край простыни, как она попыталась подняться — молча, сжав зубы, — и как тут же рухнула на подушку, зажмурившись от боли. И этот шёпот, полный ненависти к собственной слабости. И этот взгляд, отвернутый от него, — будто ей было стыдно, что он видит её такой.

— Слушай, Эттвуд, — его голос внезапно потерял всю свою прежнюю шутливую легкость, став тихим, серьезным. Он наклонился вперёд, чтобы поймать её опущенный взгляд. — Ты сейчас лежишь здесь, вся в бинтах и мазях, после того как, судя по обрывкам, которые я слышал, вы попали в жуткую заварушку. Ты, конечно, герой, но не нужно из себя бессмертного делать, поваляйся, похрусти лягушачьими лапками и всеми остальными его частями. Просто отдохни, прими помощь. В конце концов в отделе есть кому работать. – Вздохнул, чуть помолчал. — Расскажешь, что помнишь? Ты как, сможешь сейчас? 

Подпись автора

Мотивация от начальника:
"Мерлин тебя побери, МакГонагалл, если ты сейчас упадёшь и преставишься –
клянусь, я займусь некромантией, чтобы мы с твоей сестрой оба устроили тебе взбучку!"
© Elphinstone Urquart

Он видел, как её взгляд уходит в сторону, в какую-то свою внутреннюю пустоту, куда ему доступа не было. И чёрт, как же это бесило. Не она — нет. А вот эта её привычка — нести всё в одиночку, словно он какой-то случайный прохожий, а не... А не кто? Приятель? Друг? Коллега? Парень, которого накрывала школьная влюбленность? Честно говоря, он не хотел ни один из этих статусов, он хотел большего, но довольствовался тем, что есть и просто упрямо был рядом. И чувствовал, как разрывается грудь от того, что не может забрать всю её боль и просто пока не знает, как подступиться.

— Ну, лежишь-то ты, это да, — он не удержался, позволив лёгкой ухмылке тронуть губы, но в глазах не было и намёка на насмешку. — А вот с «принимаешь помощь» — тут, я бы сказал, есть куда расти. Прямо скажем — на уровне первого курса, когда ты пытаешься варить зелье, а получается что-то, от чего даже слизни шарахаются.

Когда она начала рассказывать, рука почти машинально полезла во внутренний карман мантии. Достал свёрнутый пергамент, который расправился и разгладился под воздействием магии. Зачарованное перо зависло над бумагой, готовое к работе. Но в отличие от десятков других протоколов с показаниями, которые он заполнял, здесь он знал твёрдо: что бы он ни записал — пойдёт это в официальное дело или нет, — он будет потом перечитывать эти строчки снова и снова. Выискивать ту боль, которую Аврора сможет показать и которую скрывает. Словно кусочки пазла под названием «Как она сможет пережить боль утраты, и как мне ей помочь, даже если она не просит». А то, что она не попросит Малкольм был уверен.

Шестеро. Тёмные улочки. Лестница вниз. Шёпот. Перо скользило по пергаменту, беззвучно фиксируя каждый обрывок фразы. Каждое слово заставляло его внутренне сжиматься. Руки сами собой сомкнулись в замок на коленях, чтобы не выдать напряжения.

— Знаю, — кашлянул, снова пытаясь надеть маску лёгкости. — Знаю, что не любишь. Помню, как ты тогда... — он замолчал, поймав её взгляд. Грусть в её глазах казалась такой оголённой, что его на мгновение перекосило. Он резко глотнул и закончил иначе, уходя от воспоминания, которое жгло его изнутри до сих пор, почему он не может сейчас к ней так же приблизить и поцеловать, ощутить почти забытую мягкость губ... а ну да, протоколирование и весть, которую он еще не знал, как сказать и должен ли он ее сейчас говорить. — ...как ты тогда здорово такую же мою попытку сабантнула. С тех пор у меня комплекс, если что. – Усмехнулся, ожидая продолжение рассказа.

Отредактировано Malcolm McGonagall (2025-10-24 14:55:57)

Подпись автора

Мотивация от начальника:
"Мерлин тебя побери, МакГонагалл, если ты сейчас упадёшь и преставишься –
клянусь, я займусь некромантией, чтобы мы с твоей сестрой оба устроили тебе взбучку!"
© Elphinstone Urquart

Каждое её слово впивалось в сознание, как заноза. Алтарь. Кровь. Синие мантии. Непростительное заклинание. Перед его внутренним взором с пугающей чёткостью разворачивалась эта картина, будто он сам стоял в том месте. А в это время зачарованное перо безмятежно скользило по пергаменту, аккуратно занося в протокол сказанное. Пальцы впились друг в друга так, что костяшки побелели, выдавая всю ярость, боль и отчаяние, которые он тщетно пытался сдержать за маской собранности.

«Я не ушла, наоборот атаковала».

Внутри всё переворачивалось. Не ушла. Ну конечно! Не отступила. Полезла вперёд. Эта чёртова Аврора «я-не-бросаю-своих» Эттвуд. Благородная, отважная, безумная дурочка. И самое паршивое — он бы на её месте поступил точно так же. Без колебаний. Без раздумий. Но когда это делает она... Когда её жизнь висит на волоске... Это было совсем иначе.

«Затем непростительное попало в меня».

Воздух застрял в лёгких. Движение, дыхание, мысль — всё разом оборвалось, будто его ударили под дых. Круциатус. Проклятие, ломающее разум. Боль, от которой кричат, чтобы тебя убили, лишь бы это прекратилось.И она... его Рори... Она же не аврор, не один из тех бойцов, что годами охотятся на тёмных волшебников. Она прошла... ей пришлось пройти через кромешную тьму, где не остаётся ничего, кроме чистого, выворачивающего душу страдания. И пока она горела в этом аду, Малкольм был далеко. Дышал. Жил. Работал. И от этого осознания мир накренился, став вдруг невыносимо чужим и несправедливым.

— Почему вы вообще там оказались? Почему не передали дело аврорам?— бесцветным голосом задает уточняющий вопрос Малкольм.

«Джон накрыл меня своим телом».

Вот оно. Финальный гвоздь. Джонатан. Он знал. Малкольм знал, что тот не выжил. Знал с самого начала, и эта тяжесть давила на плечи свинцовой мантией. Видеть, как её пальцы бессознательно впиваются в грудь, будто до сих пор чувствуя ту боль... Его собственная грудная клетка сжалась в ответ, и ему стало физически больно — не за себя, а за неё. За ту пустоту, что обрушится на неё, когда она узнает правду.

Он разжал замок из пальцев. Медленно. Очень медленно. Кровь с трудом вернулась в онемевшие фаланги пальцев.

— Рори... — его голос звучал приглушенно. — Хорошо... Если вдруг еще что-то вспомнишь, сообщи.

Он сделал глубокий вдох, пытаясь собраться. Собраться хоть как-то.
— Пожалуй, тебе пора отдохнуть.

Взгляд вновь скользнул по её руке, всё ещё прижимавшейся к груди в том месте, куда пришёлся удар. Он сглотнул, кадык болезненно дёрнулся в напряжённой шее.
— Кто твой лечащий целитель? Когда обычно обход? — Малкольм попытался сделать вопрос максимально бытовым, обыденным, но голос подвёл, выдав нечто большее, чем просто профессиональный интерес. Ему нужно было поговорить с целителем — не просто узнать формальные детали состояния, а понять, как помочь ей пережить следующий удар. Как донести до неё горькую правду о Джонатане, чтобы горе не заставило её снова уйти в себя, не захлопнуться в панцире, как уже однажды пряталась от мира.

Отредактировано Malcolm McGonagall (2025-10-25 23:43:48)

Подпись автора

Мотивация от начальника:
"Мерлин тебя побери, МакГонагалл, если ты сейчас упадёшь и преставишься –
клянусь, я займусь некромантией, чтобы мы с твоей сестрой оба устроили тебе взбучку!"
© Elphinstone Urquart

Взгляд стажёрки, тёплый и явно заинтересованный, скользнул по нему. Взгляд, который Малкольм поймал краем глаза, тут же отложил в дальний ящик памяти и на долю секунды позволил уголкам губ дрогнуть в ответ. Может, и пригодится когда-нибудь, это внимание. Не сейчас. Сейчас всё его существо было сосредоточено на том, как Рори, опираясь на стажёрок, медленно, болезненно выбиралась из кровати. Он впился взглядом в её спину, пока дверь не скрыла её хрупкую фигуру, и только тогда разжал челюсти — а когда он успел их так сжать?

Повернувшись к целителю, он сделал шаг вперёд, сократив дистанцию.

— Мистер Харрис, — его голос, приглушённый, приобрёл серьёзность, лишённую и тени былой игривости. — Позвольте обратиться к вам не только как к целителю, но и как к человеку, который способен понять. Вы залечите её раны, но как быть с ее душой? — Он ненадолго замолкает, тщательно подбирая слова. — Мне известно о судьбе мистера Бека. Ей — нет. Думаю, вы тоже в курсе, раз… — он помнил, как на вопрос Рори целитель ушел от ответа, — Она же все равно узнает рано или поздно. И я... я должен найти способ сказать ей об этом. Но не просто выложить жестокий факт, а сделать так, чтобы он не раздавил её.

Его взгляд, прямой и открытый, встречается с взглядом Харриса. В нём — непривычная уязвимость и откровенность.

— Еще в Хогвартсе, после гибели брата она надолго ушла в себя. Я это видел. И сейчас боюсь, что если она снова отступит в свою скорлупу... на этот раз она может не найти обратной дороги. — Его пальцы бессознательно сцепляются в тугой замок, суставы резко белеют. — Подскажите, как мне поступить. Что делать в ту самую минуту, когда она узнает? Как стать для неё опорой, а не просто вестником горя? Существует ли что-то — методика, что поможет ей выстоять под первым, самым сокрушительным ударом, и что удержит её на плаву в будущем, не даст упасть или сломаться?

Он умолкает, давая целителю осмыслить сказанное. В его голосе, обычно таком уверенном, звучит беспомощность, с которой не справиться никакой магией. Он, готовый сразиться с любым противником, чувствовал себя совершенно безоружным перед лицом её отчаяния, перед тишиной, в которую она может погрузиться.

— Я сделаю всё, что потребуется, — говорит он тихо, но с непоколебимой твёрдостью. — Просто подскажите, как её удержать. Не дать ей упасть в эту бездну.

Отредактировано Malcolm McGonagall (2025-10-29 18:53:40)

Подпись автора

Мотивация от начальника:
"Мерлин тебя побери, МакГонагалл, если ты сейчас упадёшь и преставишься –
клянусь, я займусь некромантией, чтобы мы с твоей сестрой оба устроили тебе взбучку!"
© Elphinstone Urquart

Слова целителя повисли в воздухе, тяжёлые, как свинец. «Будьте рядом. Просто слушайте. Дайте ей чувствовать.» Да он и так это делал последние... сколько там лет? Сначала просто как однокурсник, потом как друг, а потом... потом уже как тот, кто тайком смотрел на неё, когда она не видела, и чувствовал, как что-то сжимается глубоко внутри. Но сейчас-то всё иначе. Теперь ему придётся не просто слушать, но и стать тем, кто принесёт ей боль. Тем, чьё лицо, возможно, навсегда останется в памяти связанным с этим ударом. И эта мысль была отвратительна. Всего пару дней назад они отмечали его день рождения. Джонатан тогда после поздравлений и слов, чтоб Малкольм берегся поднял тост за "отсутствующих друзей". А теперь... Теперь им придётся поднимать бокалы за него самого. Рождение и смерть вечно идут парой, словно старые приятели, пожимающие друг другу руки через тонкую завесу бытия. Но от понимания этой цикличности — этой дурацкой, театральной бутафории мироздания — ничуть не легче. Совсем не легче.
Но молчать... скрывать... это было бы предательством. А она бы возненавидела его — в этом он был почти уверен. Нужно было выбрать момент. Подождать, пока она окрепнет. Хотя бы немного.

Он кивнул Харрису, когда того позвали, короткое «благодарю». Малкольму бы еще хотелось с ним поговорить, но он не имел право задерживать того. Ничего, найдет его, когда будет нужно. Дверь закрылась, и мужчина остался один в палате. Его взгляд упал на медицинскую карточку, которую он приметил еще при целителе. Её карта. Его пальцы сами потянулись к ней.

Он взял карту. И начал читать. Не просто пробегать глазами, а впитывать каждую строчку, каждый медицинский термин, переводя его в картину её боли. «Крайняя слабость» — вот почему она не могла подняться. «Боль, проникающая в сознание» — так она описывала последствия Круциатуса. «Ретроградная амнезия» — вот почему её воспоминания были такими обрывочными. Его ум цеплялся за эти сухие клинические формулировки, как за спасательный круг, пытаясь не утонуть в том, что стояло за ними. Пока он не дошёл до того раздела. «Анамнез жизни».

«Наличие предыдущих беременностей... завершившейся абортом.»

Глаза расширились. 

«Бесплодна.»

Малкольм посмотрел на обложку, туда где пишут имя пациента, словно хватаясь за соломинку, что это все не про неё.

Его собственное тело вдруг предательски вспомнило каждое его решение, каждую предосторожность. Он всегда, всегда был до одури осторожен. С детства, с семьи, с отцом-пастером, в нём было вбито: ребёнок — это навсегда. Это ответственность, которую ты несешь, даже если всё остальное рушится. Его собственная семья — шумная, любящая, иногда удушающая, но нерушимая. Мысль о том, чтобы оставить своего ребёнка, была для Малкольма немыслимой, чудовищной. Он не представлял, как это — просто... отказаться. И потому он никогда не позволял себе расслабляться, никогда не переступал ту черту, за которой могла возникнуть такая возможность. Потому что знал — он не сможет уйти. А жениться без любви... Он ведь пробовал. Встречался с другими, пытался увлечься — умными, красивыми, весёлыми. Но пока это было не больше чем влюбленность, иногда просто интересно, а иногда и вообще сродни, словно носить чужую мантию. Вроде бы и по размеру, а всё не так сидит, и запах чужой. Ни у кого не было этих веснушек в глазах, этого упрямого взгляда, этой странной смеси силы и уязвимости, что цеплялась за душу с самого Хогвартса.

И эта мысль, этот его внутренний стержень, теперь сталкивался с леденящей душу реальностью: для кого-то другого это не значило ничего? Кто-то... Кто-то был с ней. Кто-то коснулся её, и, возможно, даже не задумывался... или, что хуже, задумался и... отправил её одну через всё это? Оставил с этой болью, с этим решением, с этим... с этим приговором на всю оставшуюся жизнь? Бесплодна.

Ярость поднялась из самого нутра, горячая, слепая, всесокрушающая. Она пылала в висках, сжимала горло, заставляла пальцы с такой силой впиваться в края карточки, что бумага чуть смялась. Он зажмурился, пытаясь отдышаться, вытеснить из себя этот кислотный гнев, это желание найти того человека и... Он даже не знал, что сделать. Его трясло.

Или... Или она просто не сказала? Мысль пронзила сознание, как ледяная игла. Внезапная. Трезвая. Как бы Малкольм ни злился, как бы ни кипела в нём ярость на этого неведомого мужчину — хотя тот все равно был виноват, что не узнал — что-то маленькое и настойчивое внутри шептало о другом. Аврора. Та самая Аврора, что не пряталась за спину, что несла свои наказания. Та, что шла в самое пекло, не оглядываясь на приказы. Та, что годами носила в себе боль от потери брата, ни с кем, полностью не делясь её глубиной. Разве такая стала бы ставить кого-то перед фактом? Просить? Умолять? Нет. Слишком гордая. Слишком... самостоятельная до костей. Она могла принять это решение в одиночку. Взять всю тяжесть на себя. Не дать выбора. Не потому, что жестока, а потому что... потому что не умеет иначе. Не доверяет? Боится быть обузой? Считает, что её проблемы — только её проблемы? Не хотеть семьи? Эти мысли были страшнее любой ярости. Она заставила его гнев осесть тяжёлым, холодным осадком на дне души. Внезапно он представил её — одну, в четырёх стенах, с этим решением. Без поддержки. Без того, чтобы кто-то просто... был рядом. И его злость, такая яркая и направленная вовне, внезапно развернулась и ударила в него самого. Почему он не был там тогда? Почему не оказался тем, кому она могла бы... довериться?
Но он же тоже отстранялся, увлекался другими, отвлекался, пытаясь как-то прожить свои чувства.

Его с головой накрывали эмоции. Но Аврора могла вернуться в любую минуту. Ему нужно было быть камнем. Скалой. Тем, к кому можно прислониться, когда рушится всё. А не тем, кем он чувствовал себя сейчас — раздавленным, яростным, беспомощным мальчишкой.

Он с силой выдохнул, разжал онемевшие пальцы, пытаясь дрожащей рукой разгладить помятый уголок карточки. Отшвырнул её обратно на кровать, будто она обжигала. Сделал ещё один глубокий вдох, пройдясь по палате, отирая лицо, еще вдох, выпрямил плечи, заставил мышцы спины напрячься. Он остановился у окна и смотрел на улицу. Профессиональный долг? Личные чувства? Чёрт с ними, со всеми этими категориями. Сейчас была только она. И бездна горя, в которую она должна была шагнуть. И его единственная задача — не дать ей упасть туда одной. Даже если ему самому казалось, что он карабкается по тому же самому обрыву.

Подпись автора

Мотивация от начальника:
"Мерлин тебя побери, МакГонагалл, если ты сейчас упадёшь и преставишься –
клянусь, я займусь некромантией, чтобы мы с твоей сестрой оба устроили тебе взбучку!"
© Elphinstone Urquart

Малькольм поймал её, когда она потянулась к нему, помог устроиться на кровати. Сейчас она казалась такой хрупкой, будто сделанной из стекла. Взгляд Харриса, этот короткий, всё понимающий взгляд, скользнувший по помятой карточке, пронзил его насквозь, но МакГонагалл никак не отреагировал.

А потом она сунула ему в руку какой-то клочок пергамента. Он тупо посмотрел на него, мозг отказывался переваривать ещё одну информацию. «Мэри. Адрес. Что? Кто? А, та стажёрка. Охренеть. Пригодится?» Механически сунул бумажку в карман, чувствуя себя полным идиотом. А она... она ещё и усмехнулась, сказала что-то про то, что он симпатичный. Криво улыбнулся, тратя все усилия, чтобы внутреннее не отразилось внешне.

И тут... тут она это спросила.
Про Джонатана.

Всё внутри оборвалось и упало куда-то в бездонную яму. Сердце застучало где-то в горле. Секунда. Всего одна секунда, чтобы натянуть на лицо маску безразличия, пока внутри всё кричало.

— А... Нет, — выдавил он. — Нет, ещё не... Не успел толком.

Враньё давило на язык, горькое и липкое. «Он мёртв, Рори. Он мёртв, а я трус, который не может тебе этого сказать.»

— Слушай, — он резко перевёл тему, отчаянно цепляясь за любую возможность уйти от этого разговора. — Может, тебе что-то нужно? Принести? Из дома? Или... не знаю, книгу какую? — Он огляделся вокруг, будто ища вдохновения в стерильных больничных стенах. Ему нужно было говорить, говорить что угодно, лишь бы не видеть, как её взгляд, ещё подёрнутый лёгкой затуманенностью от лекарств, станет ясным и вопрошающим снова.

Внутри всё сжалось в один тугой, болезненный комок. Он вроде бы и был сильным, а перед ней был словно трусом, который боялся увидеть боль в её глазах больше, чем думал о её праве знать правду. И этот комок вины теперь будет сидеть в нём, давить на лёгкие, пока он не найдёт в себе сил его выплюнуть. Но не сейчас. Только не сейчас, когда она едва держится. Может быть завтра?

Подпись автора

Мотивация от начальника:
"Мерлин тебя побери, МакГонагалл, если ты сейчас упадёшь и преставишься –
клянусь, я займусь некромантией, чтобы мы с твоей сестрой оба устроили тебе взбучку!"
© Elphinstone Urquart

Как бы Малькольм ни старался запереть свои переживания где-то глубоко внутри, за каменной стеной, она, казалось, всё равно считывала их. Просто интерпретировала по-своему. Решила, что ему некомфортно. Если бы она только знала, что неловкость — это последнее, что он чувствовал. Гораздо ближе к истине было бы сравнение с тем, что он сидел на краю пропасти, чувствуя, как земля осыпается у него под ногами, но не мог, не имел права пошевелиться, чтобы не столкнуть в бездну её. Но спорить, переубеждать? Нет. Он лишь молча кивнул на её просьбу насчёт газет.

— Урхарт? Нет, — он фыркнул, стараясь, чтобы это звучало естественно. — Ворчит, хмурится, это да. Но не сказал бы, что злится, хотя расследование грядет. — Потом, словно спохватившись, добавил, — Ну, дело-то резонансное. Так что, разбираться будет — это факт.

Он видел, как она уплывает. Магические анальгетики и седативные делали своё дело — медленно, но верно укутывая её сознание мягкой, ватной пеленой. Напряжение постепенно покидало её черты, делая их размытыми, почти детскими. Дыхание становилось ровнее и глубже, а взгляд, прежде такой острый и цепкий, теперь был затуманенным и не фокусировался на нём. Она становилась... уязвимой. Беззащитной в своей безмятежности. Вскоре её ресницы сомкнулись, грудь поднялась в спокойном, ритмичном вдохе. Она уснула.

Малькольм не ушёл. Он остался сидеть на стуле, и теперь, когда не нужно было никого обманывать, когда некому было смотреть ему в лицо, он позволил всему, что копилось внутри, выплеснуться в его глазах. Он смотрел на неё с такой горечью, на какую только был способен. Смотрел на тёмные локоны, раскиданные по белой подушке, на чуть подрагивающие кончики ресниц, на расслабленное, наконец-то не искажённое болью или тревогой лицо. На её руку, лежавшую поверх одеяла, — кисть была разжата, пальцы безвольно расслаблены.

Он смотрел и размышлял. Хотел бы он спросить у всего мироздания, за что столько испытаний обрушилось на плечи этой девушки? Такой нежной, как первый весенний цветок, пробивающийся сквозь снег, и одновременно стойкой, как дуб, устоявший против сотен бурь.

Осторожно, стараясь не издать ни звука, он протянул руку и накрыл её ладонь своей. Просто держал. Тепло её кожи было единственной нитью, связывающей его с реальностью в этом водовороте тяжёлых мыслей. Так он и просидел, неизвестно сколько, охраняя её сон, словно дракон своё сокровище, и размышляя, как же действовать дальше. Как найти слова. Как не сломать.

Выгнали его, когда время посещений окончательно вышло, и даже его попытки «договориться» — на этот раз — не увенчались успехом. Уходя, он поправил одеяло: его пальцы, казалось, сами потянулись в тому, чтобы укрыть, завершить незримый ритуал заботы. Движение было почти невесомым, бережным, будто он касался не шерстяной ткани, а чего-то хрупкого и бесценного. Одеяло легло ровнее, прикрыв её плечо, став последним барьером между ней и холодом мира. Дверь закрылась за ним с тихим щелчком, оставив в палате лишь ровное дыхание спящей да память о его прикосновении — тёплую, невидимую защиту до следующего утра, о которой она даже не вспомнит.

Дома, среди разбросанных на столе бумаг, он нашёл газеты. Вчерашнюю, сегодняшнюю. Листал механически, почти не видя строк, пока взгляд не зацепился за маленький, неприметный некролог на одной из последних страниц. «Бек Джонатан... Скорбим... Соболезнования родным и близким». Ни слова о деле. Естественно. Но от этого не становилось легче. Да, информацию о кончине утаить почти невозможно, рано или поздно правда всплывает, если только её не прятать изначально, приложив к этому все силы.

На следующее утро Малькольм проснулся с тяжёлым, свинцовым осознанием: сегодня всё нужно рассказать. Но не сейчас. Сначала — работа. Сегодня же прощались с Джонатаном. Он стоял в ряду коллег, подняв зажжённую волшебную палочку, выражая общую скорбь. А внутри бушевало что-то другое. Острая, режущая вина. Не только от потери товарища. А от мысли о Рори. Она была так близка с Джонатаном, а сейчас лежала в больнице, не зная правды, не имея возможности отдать последний долг, попрощаться. Он представил её здесь — бледную, в больничной сорочке, с глазами, полными непролитых слёз и ярости от собственного бессилия. Да, целитель тоже оберегал свою пациенту от таких потрясений. Она бы не просто эмоционально рухнула, он знал — знал, что, узнай она, она бы сбежала. Прямо в этой сорочке, босая, лишь бы быть здесь. И от этого осознания его собственная скорбь смешивалась с отчаянным, почти паническим желанием уберечь её. Но часы недосказанности, похоже, истекли, настало время правды.

Ближе к вечеру, освободившись и захватив с собой свёрток с газетами, он снова направился в Больницу Святого Мунго. Ноги сами несли его по уже знакомому маршруту. Малкольм вошёл в палату, и первое, что он увидел — её глаза. Обычно ясные и светлые, сейчас они были невероятно глубокими, словно в них ушёл весь свет, и осталась лишь густая, холодная лазурь северного моря перед бурей. В них не было слёз — лишь нечто  тихое и бездонное.

Малькольм не был в траурных одеждах, но тяжесть этих последних дней висела на нём невидимым плащом, тянула плечи вниз, к земле. Он медленно подошёл к кровати, не сводя с неё взгляда, и положил на тумбочку газеты. Не как улику, а скорее как ключ, который она уже, похоже, нашла сама.

Он не стал начинать с пустых фраз, с «как ты себя чувствуешь?» или «как спалось?». Вместо этого он сел на привычный уже стул, склонился вперёд, облокотившись локтями о ноги и свесив руки вниз.

— Рори, — произнёс он её имя тихо, почти шёпотом, давая ему прозвучать в тишине палаты. Не как вопрос, а как подтверждение. Он смотрел прямо в её глаза, не пряча своей собственной боли и обеспокоенности. Медленно, давая ей возможность отодвинуться, он протянул руку и накрыл её ладонь своей. Не сжимая, не пытаясь удержать — просто прикрывая своим теплом её холодные пальцы. Жест защиты. Жест "я с тобой". — Мне есть что тебе сказать... — выдохнул. — Ты уже... Ты что-то почувствовала, да? — спросил он мягко, давая ей возможность начать самой, выбрать слова. Он не бросался с правдой, как с камнем в стекло, а осторожно ступал по тонкому льду её состояния, давая понять: он готов разделить и эту боль, когда она будет готова.

Подпись автора

Мотивация от начальника:
"Мерлин тебя побери, МакГонагалл, если ты сейчас упадёшь и преставишься –
клянусь, я займусь некромантией, чтобы мы с твоей сестрой оба устроили тебе взбучку!"
© Elphinstone Urquart

Её вопрос повис в воздухе — не острый крик, а холодное, отполированное лезвие. И Малькольм... не изменился в лице. Не дрогнул. Потому что вся его энергия ушла внутрь, на то, чтобы оставаться этой скалой. Он боялся слёз — любой мужчина теряется перед женскими слезами. Но эта пустота... Эта оглушительная тишина в её глазах, где должно было бушевать море горя... Это пугало его куда больше. В этой пустоте можно было утонуть, заблудиться и не найти обратной дороги.

Он не стал кивать. Не стал говорить «да» — этот короткий, как выстрел, слог. Вместо этого он медленно выдохнул, и в его взгляде, всё так же прикованном к ней, запеклась вся та щемящая боль, которую он носил в себе все эти дни.

— Соболезную, — произнёс он тихо. Слово прозвучало одновременно и уместно, и чудовищно неуместно. Официально, сухо... но из его уст оно стало единственным возможным признанием правды. Подтверждением потери. Он не выражал формальные соболезнования коллеге. Он разделял её боль. Его пальцы чуть сомкнулись, не сжимая, а просто заключая её руку в лёгкий, но ощутимый круг, словно оставляя якорь здесь, в реальности, чтоб она чувствовала его через свои тяжелые мысли.

— К сожалению, у него не было шансов, — продолжил Малькольм, и его голос оставался ровным, почти бесстрастным, как у целителя, констатирующего медицинский факт. Жестоко? Да. Но необходимая жестокость, который одним точным разрезом отсекает ложную надежду: «А вдруг его спасли?» Этот вопрос, если дать ему зацепиться, съедает изнутри, мешая принять реальность и начать жить с этой реальностью. Он отсекал его сейчас, одним ясным, неоспоримым утверждением: не могли.

Он дал ей время. Молчание снова растянулось в палате, но теперь оно было другим — в нём не было вопроса, в нём была боль, которая наконец-то вышла на свет. Он сидел и думал о той чудовищной иронии, которую все они, боевые маги, носят в себе. Жизнь так скоротечна... а они сами, добровольно, раз за разом подходят к той черте, за которой её может не стать. Они привыкают к риску, к адреналину, к постоянному напряжению. Но можно ли привыкнуть к этому? Нет. Просто с каждым разом грань между «здесь» и «там» становится всё тоньше, почти неосязаемой. И каждый потерянный товарищ — это не просто утрата. Это жёсткое напоминание: твоя очередь может прийти в любой момент.

И сейчас он смотрел на неё и понимал: ей нужно время. Это был фундаментальный, базовый закон горя. Хоть как бы ему не хотелось её отпускать в это, как бы ему не хотелось удержать её на плаву. Но человеку нужно упасть на дно. Пропустить боль через себя, ощутить её во всей полноте, коснуться этого дна отчаяния. Только оттолкнувшись от него, можно начать всплывать. Но его сознание тут же било тревогу. Но не затяжное. Если она застрянет в этой пустоте, если боль не трансформируется, а превратится в хроническое, фоновое состояние... Вытащить её оттуда будет невероятно сложно. Так уже было. Как же зыбко! Это как болотная трясина — чем дольше находишься, тем сильнее засасывает. А её с двойной силой могло утянуть.

И потому он сидел. Молча. Держа её руку. Готовый быть и тишиной, и плечом, и жилеткой.
«Приму любое твоё состояние. Любую твою боль. И мы будем справляться с этим вместе. Я тебя не оставлю.»

Подпись автора

Мотивация от начальника:
"Мерлин тебя побери, МакГонагалл, если ты сейчас упадёшь и преставишься –
клянусь, я займусь некромантией, чтобы мы с твоей сестрой оба устроили тебе взбучку!"
© Elphinstone Urquart

Её «спасибо» повисло в воздухе горькой насмешкой. Благодарить было не за что — разве что за принесённую боль и тяжёлый груз ответственности, что легла на его плечи. Когда её рука выскользнула из-под его ладони, он почувствовал, как что-то словно рвётся в ней. Но он не стал удерживать — позволил отдалиться, укрыться за стеной собственного тела.

— Да, — тихо подтвердил он, встречая её взгляд. — Знаешь, — тихо начал он, встречая её взгляд, — ушедшим всё равно, где с ними прощаются. Поэтому я предлагаю зажечь палочку здесь. Сегодня. Сейчас... Если мы не сделаем этого сейчас, твоё горе найдёт другой выход. Оно превратится в чувство вины, что не смогла даже попрощаться в этот день.

Кончик его волшебной палочки озарился тёплым, живым светом — неярким, как свет далёкой звезды в ночи. Малкольм протянул палочку Авроре. Это был не ритуал прощания. Это было пространство для прощания. Где слёзы могли течь без стыда, если те будут, а боль — дышать свободно. Где не требовалось сил на слова.

— Не нужно говорить, — прошептал он, протягивая ей палочку. — Ничего не нужно говорить, если не можешь.

Вскоре она сказала, что её выпишут. И улыбнулась. Эта улыбка была ледяным ножом. Ненастоящая, натянутая, кривая маска, под которой клокотала такая буря, что ему стало физически не по себе. Он узнал эту улыбку. Такими улыбаются на похоронах, когда не можешь плакать. Такими улыбаются, когда внутри все кричит, визжит и задыхается.

— Рори... — начал он, но она попросила остаться одну. Поблагодарила. Сказала, что ценит. И в её глазах на секунду мелькнуло что-то настоящее — та самая нежность, которую он помнил ещё со школьных времён, — но её смыло волной обратно в пустоту.

Он понимал. Чёрт возьми, он понимал всё. Что она не хочет, чтобы он видел её сломленной. Что ей нужно остаться наедине с этой болью, чтобы хоть как-то её переварить. Малькольм медленно поднялся. Стул скрипнул, словно протестуя. Он бы тоже хотел переживать первые самые сильные порывы бури в одиночестве.

— Хорошо.

Дверь закрылась. В коридоре он повстречал ту самую стажерку — та, что улыбалась ему раньше и передала свой адрес. Мэри, если он правильно помнил. Он кивнул ей, подходя ближе.

— Всё в порядке? — тихо, но участливо спросила она.
Малькольм провёл рукой по лицу.
— Нет. Но... справится. По-другому не получится. — Посмотрел на закрытую дверь.

Сегодня Малкольму удалось убедить и договорится, чтоб ему позволили остаться в коридоре. Нет, он не думал, что Рори с собой что сделает. Не потому, что не больно, а потому что слишком упряма. И ещё потому, что мысль о таком уходе была бы не просто предательством, а глумлением над самой сутью жертвы Джонатана. Отрицанием каждого его выбора, каждого прожитого им дня. А вот даже будучи слабой сбежать — да, это возможно. И пусть все это не логично, потому что завтра выписка, как она говорила, а он не проверял эту информацию. Но некоторые действия логике не поддавались. В палатах стоял блок на аппарирование, значит, если захочет уйти — ей придётся выйти. В любом случае, если Аврора не попытается уйти, она и не узнает, что Малкольм здесь провел ночь – об этом от тоже проговорил с дежурившей в ночь Мэри.

Устроился поудобнее, приготовившись к долгой ночи, прислушивался к каждому шороху за дверью. Малкольм уважал её право на горе. Но и своё право — быть рядом, поддерживать — тоже. Чтобы, если боль станет невыносимой, и она рванётся в ночь вопреки здравому смыслу, первым, кого она встретит, оказался он. Не холодные стены, не чужие взгляды. Пусть сейчас она в этом не нуждалась. Но присутствие живого существа, готового разделить боль, никогда не бывает лишним.

Подпись автора

Мотивация от начальника:
"Мерлин тебя побери, МакГонагалл, если ты сейчас упадёшь и преставишься –
клянусь, я займусь некромантией, чтобы мы с твоей сестрой оба устроили тебе взбучку!"
© Elphinstone Urquart