«Не ходи», — царапает внутри здравый смысл.
Холодная безжалостная логика, которая точно знает, что от некоторых поступков может быть только больно. Или даже очень больно. Что это всё равно, что давить на едва зажившую рану, сдирать с неё подсохшую корку, а потом с замиранием смотреть, как сочится алая кровь. Или белесый гной, потому что рана эта вовсе не заживает. И её стянутые грубыми стежками края — это такой же обман, как и вера в лучшее.
«Не ходи, не нужно», — звучит в голове голосом Сайласа, и Фенрир может легко представить не только интонацию в каждом произнесенном им звуке, но даже выражение лица и обеспокоенный взгляд.
И знает, что не смог бы ему объяснить, зачем всё же идёт вперёд.
Возможно, потому что нет смысла бежать от этой неизбежной боли?
Возможно, потому что единственное, что он может, — это честно посмотреть своему страху и отчаянию в лицо?
Возможно, потому что он просто обязан понимать и чувствовать, что это — неизбежные последствия его действий и его выбора.
Это не несправедливость судьбы, неудачное стечение обстоятельств, жестокость мира или что угодно ещё. Это — неизбежность, которая рано или поздно должна была случиться.
Глупо ожидать что-то иное, когда не просто ввязываешься в войну, а разжигаешь её собственными руками.
У основания черепа гнездится паскудная, тяжелая боль, и он даже не пытается понять, почему у него что-то болит. Оставшиеся последствия после той схватки? Возможно. Но в целом какая разница? Фенрир привык к физической боли — пришлось. И считает её присутствие в своей жизни даже какой-то извращённой нормой.
Но прямо сейчас, цепляясь за физический дискомфорт и за ощущение стылого подземельного холода, напоенного запахами пыли, сырой земли, отголосков крови из камер и аромата трав и зелий из лаборатории, он словно отгораживается от собственных чувств. От чего-то, что очень тревожно ворочается под рёбрами и иногда заставляет сбиваться сердце с ритма.
Он бесшумной тенью движется по сумрачным коридорам, зная, что в темнице уже никого нет, кроме единственного оставшегося там “гостя”.
Замирает на секунду, прежде чем толкнуть тяжелую дверь, ведущую из зала собраний. И за мгновение до делает глубокий медленный вдох, словно желает задержать дыхание.
В коридоре среди тюремных камер очень трудно дышать. И Фенрир выдыхает задержанный в лёгких воздух медленно, но всё равно чувствует, как пусть не от запаха, но ощущения и вида крови внутри что-то искрит.
Человеку — тошно. А вот зверя это только дразнит. Но он слишком слаб и не может проявиться ярче, чтобы влиять на его настроения с такой мелочи.
Неприятнее запаха только режущий по глазам свет. Яркий и острый, как лезвие, он заставляет щуриться и склонять ниже голову.
Шаркнув по полу пяткой ботинка, специально обозначая своё присутствие, Фенрир неохотно вдыхает тяжелый воздух и морщится.
Нужная ему камера — последняя в ряду пустых клеток.
Оказавшись напротив, мужчина несколько секунд смотрит сквозь прутья решетки на пленника, прежде чем достает волшебную палочку и отпирает замок. Правда, лишь для того, чтобы зайти внутрь чужой клетки и запереть за собой дверь, устало опираясь о прутья спиной.
От взгляда на изможденное лицо, несущее на себе отметины бесконечных пыток, что-то внутри болезненно сжимается. Возможно, сердце? Но выражение лица Фенрира беспристрастно и показательно безразлично.
— Хреново выглядишь, — выдыхает тихо, хрипло.
И так… глупо.
Из множества фраз и невысказанных слов, которые имеют хоть каплю значения и смысла, эти — самые пустые. Но чтобы сказать что-то ещё, нужно… наверное, просто не быть трусом.
