Бессилие. Гнев. Непонимание. Три проклятых слова, которые каленым железом выжжены в умах и сердцах выживших.
Бессилие при виде пустых ныне столов, что прежде занимали отличные ребята и талантливые волшебники, которым просто не повезло в тот проклятый день оказаться – часто в собственный выходной, но вызванными в усиление, мероприятие то серьезное – на службе.
Гнев - порождение бессилия. Выжившим кажется – будь они чуть расторопнее, поступи так, а не иначе и, быть может, кто-то из хит-визардов и авроров, чьи колдографии в траурных рамках намертво врезались в память каждого сотрудника департамента, сегодня были бы здесь. Такие же замученные работой и подавленные случившимся, но... живые.
Непонимание как итог всего. Сотни листов отчётов, десятки часов допросов, дни безвылазной работы в стенах министерства. Ведь только же дни? Порой кажется – прошло куда больше времени, а они не сдвинулись ни на шаг.

Шорох перебираемых отчётов, собственные заметки, некрологи и письма родным погибших при исполнении сотрудников – дикая смесь сухих канцелярских фраз, скрытой за «верными словами» боли и множества вопросов, главный из которых: «Кто?».
Ответа нет.
Сил тоже.
Одно лишь упрямство старой канцелярской крысы, бюрократа до мозга костей. Таковой едва ли способен без магии и чуда найти черного низзла в темной комнате, но в период потрясений кто-то должен вершить великие дела, а кто-то – подчищать за героем, исполняя черновую работу. Урхарт в герои никогда не метил, но взвалить на себя всё остальное – вот его роль. Его привычный и успокаивающий путь.
Бесконечные вопросы без ответов выводят из себя, но шелест пергамента успокаивает. Как и необходимость планирования – новое расписание дежурств, новые фамилии, кадровые перестановки, запросы в смежные отделы. Работа помогает не думать. Не вспоминать.

Одно решение и, может так статься, министр был бы жив.
«А Минерва?», – тихо шепчет предательский внутренний голос. И перед взором вновь объятые огнём трибуны, разломы да тени наступающих инферналов.
Но может...?
А если...?
В конце то концов...!
Может, она бы справилась. Если бы он убедил МакГонагалл и Спраут выходить вместе с министром. Он должен был быть главой хит-визардов, а не недовольным на Минчума гражданским к тому же на отдыхе, в конце то концов!
С замершего в онемевших пальцах кончика пера на пергамент упала чернильная клякса. Волшебник вздохнул и, устало смежив веки, чтобы собравшись – отложить испорченный некролог.
Чистый лист, тупая боль в голове, аккуратные буквы  – теперь без клякс: «Отсутствие черной метки; отсутствие визуального контакта нападающих в характерных для ПС масках; проклятый (намеренно?) артефакт; инферналы...», – понимание, что это уже далеко не некролог, но попытка в очередной раз зафиксировать известные данные.
За стенами Министерства день или ночь? Он, кажется, обещал отправить Ей весточку, когда доберется до штаб-квартиры хит-визардов. Или, когда вернется домой? Или уже отправил?
Это важно и, одновременно, не так важно, как навязчивая мысль – он что-то упустил.
Проклятая двойственность натуры, человек и ревностный служака.
«...с прискорбием сообщаю, что ваш сын погиб при исполнении служебного долга 08.20.1979-го года. Министерство Магии берет на себя все обязательства, связанные с похоронами. Его личные вещи и волшебная палочка будут переданы вам...»
Мысль опять перескочила. Но хоть на чистом пергаменте продолжил и без клякс. Всё аккуратно и казённо сухо. Его боль – то не красивые слова, но тупое, рвущее нутро чувство – спрятана глубоко. Он – бюрократ, безэмоциональный функционер. Тот, кто поставил себя выше долга и подвёл всех этих, сложивших голову, ребят. Тот, кто не справился тогда и продолжает занимать своё кресло сейчас. Потому что пусть ненавидят, пусть презирают, но кто-то должен сидеть и разбирать бумаги, упорядочивать создавшийся хаос.
Его эмоции – потом. Всё потом.
«Пожиратели = новая тактика? Отсутствие характерных признаков может служить целью введения в заблуждение касаемо виновников трагедии. С учётом количества погибших чистокровных волшебников, взятие на себя ответственности за этот терракт может лишить их симпатии определенной прослойки магического сообщества.
НЕ Пожиратели?»
Кто?
В его молодость, это был бы Гриндевальд. Его сторонники. Но эти времена ушли, собрав свою кровавую жатву. Новая эпоха – новая угроза, возникни одновременно две и это будет уже слишком.
Руку свело судорогой, но остановиться...
Голос Мартина, его старого доброго друга, вырывает из этого, отдающего сумасшествием, полузабытья. Отсутствующий взгляд серых глаз обратился к заместителю. После легкой паузы – короткий кивок.
– Не только нам с тобой. Под мою ответственность. Собери кого, кто там ещё держится? Надо... – пришлось на миг прерваться, сглотнуть, но ровно и безэмоционально продолжать он не в силах.
Чёртова старость.
– Помянем наших. Я организую.
В конце то концов, у кого, как не у главы хит-визардов, что дома, что в кабинете собралась целая коллекция бутылок огневиски и прочего алкоголя?

Подпись автора

До неприличия красив (и суров) благодаря прекрасной и талантливой Минерве

Она ушла. Не то чтобы он этого не боялся. Боялся. Еще как. Просто до последнего мгновения, пока не открыл глаза в холодной, безмолвной спальне, он надеялся, что окажется неправ. Что услышит с кухни шум посуды или плеска воды с ванной. Но нет. Только оглушительная тишина, давящая на барабанные перепонки, и тот самый, въевшийся в мозг высокий звон, который вновь появился. Солнце низко, он не сразу понял утро или он простал до вечера.

Малкольм сел на кровати, и боль, острая и знакомая, дернула бок. Простыня рядом была холодной. Пустой. В голове зазвучали ее слова, сказанные сдавленно, в полумраке, когда они цеплялись друг за друга как утопающие: «Я же тебя не отпущу». Он отчаянно хотел верить, что это не просто слова, вырванные адреналином. Что за ними что-то есть. Правда. Но рациональная часть мозга, та, что всегда была его проклятием, настойчиво шептала, что то могли быть оказаться порывами её минутной слабостью. А сердце разрывалось на части, не зная, чему верить. Вчерашняя ночь казалась таким ярким, таким реальным сном — двадцать лет молчаливого напряжения, взглядов, полных невысказанного, и вот этот внезапный, яростный прорыв. Они сходились, как два шторма, пытаясь в самом другом найти опору, доказательство того, что они еще живы, пока мир вокруг рушился и горел.

Ему нужно было найти ее. Поговорить. Услышать от нее самой. Он найдет её где угодно, где бы она не была и сколько бы времени на это не потребовалось. Но быть может она просто ушла на работу, которая всегда значила для неё так много. Тем более события последних лет требовали много сил, людей и тщательного расследований.

Сутки в Мунго прошли в тумане. Тело лечили, слух возвращали. Но внутри ничего не заживало. Тот взрыв выжег что-то важное, оставив после себя лишь гулкую пустоту, в которой отдавались эхом чужие крики и тот самый, леденящий душу хрустальный звон. Он видел их во сне — не абстрактные тени, а знакомые лица коллег, зрителей с трибун. Они смотрели на него без упрека, но с немым вопросом, от которого замирало сердце. Он был жив. А их — не было. И это разъедало изнутри.

Малкольм втер в ушибы мази, привел себя в порядок и шагнул в камин. И вот он здесь. Министерство. Но оно было словно другим. Привычный гул десятков голосов, скрип перьев, торопливые шаги — все это было, но словно приглушено плотной пеленой траура. Воздух был тяжелым, насыщенным скорбью и напряжением. Он шёл по коридорам, и знакомые лица встречались ему взглядами, в которых читалась усталость, опустошение. Он отмахивался от вопросов короткими, скомканными фразами, не останавливаясь.

Малкольм вошел в их отдел, первым делам направляясь в кабинет Этвуд. Надежда, что вот сейчас, стоит ему толкнуть дверь и он увидит ее, склонившуюся над бумагами, с вечно сосредоточенным взглядом. Услышит ее голос. Малкольм резко толкнул дверь. Пусто. Кресло было отодвинуто, будто кто-то только что встал с него, на столе пергаменты. Но самой её здесь не было. Кабинет был пуст. Развернувшись, вышел обратно в коридор, позволив двери захлопнуться.

МакГонагалл стоял, повернувшись спиной к кабинету Авроры, и медленно, почти против воли, провел взглядом по отделу. Звуки были — но какие-то приглушённые, будто сквозь вату. Шорох пергамента не был резким, а глухим и усталым. Шёпот коллег не рождал эха, а растворялся в спёртом воздухе, не долетая до стен. Волшебники работали, перебирали бумаги, но их движения были замедленными, будто под водой. Казалось, сама магия в этих стенах выдохлась, не в силах больше рождать ни ярких красок, ни громких голосов.

Густая, тяжёлая тишина — не от отсутствия шума, а от отсутствия жизни — висела повсюду, пропитанная пылью и горем. Горы бумаг на столах казались выше и мрачнее. Тени в углах сгустились, стали почти осязаемыми, готовыми поглотить любого, кто подойдёт слишком близко.

Его взгляд, скользя по пространству, наткнулся на знакомый стол. Тот самый, где всегда сидел рыжий Эдгар, вечно ворчавший на свои бесконечные отчеты. Сейчас стул был аккуратно задвинут, а поверхность стола оставлена, как её оставил хозяин рабочего места, который более не сможет поменять ничего на своём рабочем месте. Рядом, в углу, было место Мариссы. Всего неделю назад она, сияя, показывала всем колтографию своего сына, такой живой, такой счастливый... Теперь её стол был пуст. Не просто отсутствовали — их не было. Навсегда. И не только их.

Накрыло волной, не горячей, а ледяной, пронизывающей до костей. Она обрушилась на него всей своей немой, ужасающей тяжестью, вышибая воздух из легких. Он стоял, вжавшись в пол и вроде бы ничего в его образе ничего не выдавало, вот только челюсти свело так, что заныли скулы, а желваки заходили ходуном, сдерживая дикий рвущийся наружу крик — крик ярости, отчаяния и беспомощности, оттого, что уже не исправить. Горечь. Она подкатила к горлу, едкая и соленая. Они просто были не в том месте. Не в тот час. Простая, жестокая арифметика судьбы: одним — везение, другим — вечность молчания. И эта несправедливая, простая как дважды два математика жизни.

Мысли накатывали, раскаленные и острые, как осколки. Не хаос. Не стихийное бедствие. Спланированная атака. Кто-то продумывая каждую деталь, каждое проклятие. Кто-то видел перед собой не людей, а мишени. Бойня, словно скот на заклании... — и от этой мысли холодная волна сменялась горячей. Их жизни, их крики, их последний ужас — всего лишь часть чьего-то безумного плана. Чьего-то расчета. Малкольм чувствовал, как по телу разливается жар, сжимая горло и заставляя сердце биться с бешеной, глухой частотой. Это была не просто ярость. Это было физическое, почти звериное желание найти тех, кто это сделал, и смотреть в их глаза, пока тот не ответит за каждый оборванный вздох. Сидеть дома? Тереть мази и прислушиваться к гулу в ушах, пока кто-то там, в тени, подсчитывает очки и строит новые планы? Нет. С него хватит. Пора заканчивать с выздоровлением. Пора приниматься за работу.

Отредактировано Malcolm McGonagall (2025-11-09 18:57:33)

Подпись автора

Мотивация от начальника:
"Мерлин тебя побери, МакГонагалл, если ты сейчас упадёшь и преставишься –
клянусь, я займусь некромантией, чтобы мы с твоей сестрой оба устроили тебе взбучку!"
© Elphinstone Urquart