Он уловил лёгкий румянец на её щеках после его слов про «признание». И этот румянец, и то, как она не стала отшучиваться или отрицать, а просто молча позволила ему взять её руки… Это и стало ответом. Яснее любых слов. Она не сказала «я люблю тебя», но она привезла его в сюда, в место, которое называют "город любви", вложила в это столько сил, и сейчас смотрела на него так, будто он был самым драгоценным зрелищем. Она показала ему свою любовь, когда не могла или боялась сказать. И для него, человека, привыкшего к фактам и доказательствам, это «показала» значило в тысячу раз больше.
А потом прозвучало её «очень», вырвавшееся шёпотом, и пронзило воспоминанием. То самое «очень» в того вечера, где голод был животным, всепоглощающим пламенем, сметающим все преграды. Та же электризующая искра пробежала между ними. Но сейчас всё было иначе — не было страха, отчаяния, нехватки времени. Была тишина, безопасность и целая вечность, сейчас упакованная в два подаренных дня.
— Очень, — повторил он, и слово прозвучало тихим эхом, знакомой хрипотцой, смягчённой улыбкой в уголках рта. — Опасное слово, мисс Эттвуд. Оно заставляет участиться пульс.
Её губы коснулись его. Малкольм отвечал с той же благоговейной неспешностью, растворяясь в знакомом вкусе, в тепле её дыхания. С невероятным усилием он оторвался, оставив на её губах ещё один короткий, тёплый поцелуй — точку в предложении, которое они оба дочитали про себя. Он отстранился, чтобы видеть её лицо: глаза, чуть распахнутые, губы, тронутые влажным блеском. В его собственном взгляде не было прежней стремительности. Его сменила твёрдая, спокойная нежность. Он медленно выдохнул, вдыхая её запах, смешанный теперь с тонким, чужим ароматом французской магии, витавшим в воздухе.
— Но знаешь что, — его большой палец медленно провёл по её нижней губе, — сегодня я сделаю крамольную вещь: нарушу наш «голодный протокол». Хотя, — взял её руки в свои, переплетя пальцы в тёплый замок, и поднёс к губам, оставив поцелуй на каждой костяшке. — Мерлин, как же трудно от тебя оторваться. Ведь. Я. Всегда. Так. Голоден. По. Тебе. — В карих глазах нежность и желание и любовь.
— Мы спустимся. Найдём какое-нибудь место, где пахнет чесноком, травами и тёплым хлебом. Где можно сидеть и смотреть на тебя при свечах. А потом… — его голос стал ниже, интимнее. Карии глаза потемнели, уголки губ тронула улыбка. — Но для этого мне нужны силы. И моя любимая ведьма, которая не будет клевать носом от усталости к полуночи, когда мы только начнём изучать, как здесь устроены звёзды.
— Идём, — прошептал он уже решительно отступая на шаг. — Опробуем эту французскую кухню. Я слышал, у них даже сливочное пиво какое-то особое.
Он помог ей надеть пальто. Потом взял шарф — длинный, тёплый, цвета ночного неба — обвил его вокруг её шеи, укрывая от предстоящего холода. Когда они вышли на улицу, Париж встретил их крупными, неторопливыми хлопьями снега. Они падали с тёмного неба, кружась в ореолах уличных фонарей, ложась на мостовую. Он тут же поправил капюшон её пальто, смахнув с него первый пушистый слой.
— Смотри, — он прошептал, указывая подбородком вверх. — Заказное оформление. Специально для нас.
Они пошли, не зная точного направления. Его рука лежала у неё на талии, её плечо прижималось к его плечу. Они брели по узким, выложенным брусчаткой улочкам, мимо тёмных витрин и светящихся окон, из которых лились обрывки смеха и запахи еды. Он то и дело поглядывал на неё, на её профиль, озарённый золотым светом фонарей, на снежинки, тающие на её ресницах.
Именно так они и нашли то место. Небольшой ресторанчик с фасадом цвета сливочного масла и тёмно-зелёным тентом. Сквозь запотевшее от тепла окно был виден приглушённый, янтарный свет и силуэты нескольких столиков. На двери висела бронзовая табличка с изящной надписью: «Le Nid de la Fée» .
Их встретил волна тепла, насыщенного ароматами жареного чеснока, тимьяна, томлёного в вине мяса и свежеиспечённого багета. Воздух звенел тихим перезвоном стекла и сдержанными голосами. Винтовая лестница в углу вела куда-то наверх, а у стойки из полированного ореха их уже ждала хозяйка — элегантная женщина в годах с седыми волосами, уложенными в сложную причёску, и с живыми, проницательными глазами.
— Bonsoir, madame, monsieur, — сказала она, и её взгляд мягко скользнул по их сплетённым пальцам, по снежинкам, таявшим в волосах Рори, по тому особому выражению, которое бывает только у двоих, сбежавших от всего мира. Она сделала лёгкий, приглашающий жест. —Je crois savoir ce que je peux vous offrir. Petit coin pour les amoureux ... coupé du monde. Si ça ne vous dérange pas, suivez-moi.
Малкольм, не понимая слов, уловил тёплую, одобрительную интонацию.
- Ты что-нибудь поняла? – прошептал Малкольм Рори на ушко. Но даже по жестам было понятно, что она приглашает их пройти в зал.
Малкольм помог Авроре снять пальто, аккуратно стряхнув с него снег, и снял свой плащ. Их вещи тут же принял и унёс домовик-гарсон, ловко щёлкнувший заклинанием, отчего мокрые полы за их сапогами мгновенно стали сухими и чистыми.
Она провела их мимо основных столиков вглубь зала, к дальней стене, где в воздухе парило нечто удивительное. Не столик, а целая небольшая платформа из тёмного, отполированного до зеркального блеска дерева, зависшая на высоте чуть выше человеческого роста. К ней вели не ступени, а три широкие, парящие плиты того же материала, образующие плавный подъём. Сама платформа была окружена ажурным, почти невесомым ограждением из кованого серебра, по которому вился живой плющ с крошечными, фосфоресцирующими бутонами и рождественскими огоньками. Это был их собственный островок в воздухе.
— Votre nid, — с лёгким намёком на улыбку сказала хозяйка, жестом приглашая подняться. — Dès que vous décidez des plats, ils viendront immédiatement à vous. Je vous laisse. Bonne soirée.
Малкольм, стараясь сохранить вид полного равнодушия к чудесам, хотя внутренне он был восхищён этой изящной магией, пропустил Рори вперёд, галантно предложив руку для подъёма. Платформа была абсолютно устойчива. С этого «гнезда» открывался прекрасный вид на весь зал сквозь ажурную решётку, но они чувствовали себя в уединённом коконе. На столе в хрустальной вазочке уже стояла одна единственная роза, лепестки которой медленно переливались от тёплого алого к холодному лунно-серебристому.
На столе перед каждым лежал не лист, а тонкий квадрат тёмного, почти чёрного обсидиана. Когда Малкольм коснулся его пальцем, поверхность ожила, и по ней заструился золотистый текст, складываясь в безупречные английские строки. «Меню Гнезда Феи» предлагало блюда французской кухни.
Отредактировано Malcolm McGonagall (Сегодня 08:50:59)
- Подпись автора
Мотивация от начальника:
"Мерлин тебя побери, МакГонагалл, если ты сейчас упадёшь и преставишься –
клянусь, я займусь некромантией, чтобы мы с твоей сестрой оба устроили тебе взбучку!"
© Elphinstone Urquart