Этот день бьет все рекорды, когда всё идет совершенно не так, как этого хочешь. И совершенно не так, как это планировалось.
Минерва не думала, что разговор с Альбусом так быстро перейдет на повышенные тона. Они знают друг друга давно, она разделяет его взгляды, она уважает его… И совершенно не понимает, или просто отказывается понимать, почему же Дамблдор поступает именно так?
Не понимает до отчаянного, до вспыхнувшей злости, от которой начинает бешено стучать сердце и обжигает глаза, перехватывает горло и сдавливает грудь. Тот самый случай, когда приходится почти кричать, чтобы только не разрыдаться, потому что гораздо сильнее злости оказывается преследующий Минерву страх.
Первое, что ей хотелось сделать, когда она узнала о собрании, произошедшем первого июля, — это сжечь новую штаб-квартиру Ордена дотла. Минерва хорошо знает саму себя и знала, что такая реакция возникнет. Потому что только активными действиями она может бороться с мучительным ужасом, пришедшими следом за злостью как нечто предсказуемое, а не внезапное. Но это не умаляет его остроты и горечи — только шепчет ей, что она права.
И это невыносимо — она отдала бы всё, чтобы перестать ощущать это ядовитое сплетение разных чувств, которых так много, что, кажется, ей совершенно не хватает воздуха и нечем дышать. Застилающую разум злость, бурлящую в венах, так и подстрекающую сделать всё по-своему — к чёрту разведку и сбор информации, просто вступить в бой, встретить врага лицом к лицу, и пусть магия — единственное, чему Минерва верит безоговорочно, — решит её судьбу. Чувствует холодную жуть и липкий страх.
Страх оказывается густым, словно патока, и удушающим. Страх следует за ней по пятам, словно жадный зверь. Страх подкрадывается к ней по ночам и сворачивается клубком на груди. Страх сжимает ледяными пальцами её сердце. Страх поёт ей колыбельные и уютно мурлычет из солнечного сплетения, что он и есть боль, и его не избежать, и всё, чего Минерва боится и что желает предотвратить, неотвратимо случится. Страх смеётся ей в затылок прямо сейчас.
Он следует за ней тенью на краю зрения, шорохом на грани слуха, въевшимся в душу кошмаром наяву.
Что она может сделать? Кого сможет спасти?
И Минерва чувствует такую усталость, словно её тело заковано в плотный слой металла. И шёпотом ей хочется признаться, что она больше не хочет быть сильной, что она больше не может держаться.
Но она смотрит в ясный взгляд напротив и только непримиримо поджимает губы.
Прежде чем захлопнуть за собой дверь, МакГонагалл почти насильно выдавливает из себя смешок:
— Со мной всё будет хорошо. Я же всегда в порядке.
Но Минерва МакГонагалл не в порядке.
И она чувствует, как безжалостное нечто отщипывает от неё по кусочку. И впереди нет ничего, кроме обещания утраты.
Хриплый выдох повисает вступительным и одновременно с этим финальным аккордом.
Минерва не думала, что в раздражении захлопывая за собой дверь, едва ли не столкнется с Марлин.
Минерва не хотела, чтобы МакКиннон слышала хоть что-то из того, что прозвучало за закрытой дверью и могло быть услышано, потому что ни один из участников разговора не подумал о том, чтобы случившийся диалог остался приватным.
Но сегодня решительно всё собиралось произойти не так, как МакГонагалл хотела.
Ведьма находит в себе силы для спокойного вдоха, никак не сопоставимого с тем, с какой силой и скоростью бьется в груди сердце, и ровным голосом спрашивает:
— Как много ты услышала?

Отредактировано Minerva McGonagall (2025-01-31 19:57:40)

«Я не понимаю» — слова, которые Минерва слышала множество раз с тех пор, как стала работать в Хогвартсе.
Я не понимаю, почему у меня совсем не получается. Я не понимаю, потому что эта тема сложная. Я не понимаю, как сделать оперение птицы белым, а не серым, при трансфигурации.
И у Минервы всегда был ответ. Не всегда понятный и доступный, но она с готовностью препарировала его перед своим учеником на простые составляющие, чтобы даже самое сложное заклинание из «Я не понимаю» превратилось, наконец, в «Ах, вот оно как работает!».
Но Марлин упрямо выдыхает ещё раз: «Не понимаю», и МакГонагалл не чувствует себя способной это объяснить.
Потому что это — по-настоящему сложно.
Это не формула, к которой можно подобрать один из универсальных ключей — это иррациональный, но от этого не становящийся менее реальным или пугающим страх. И её волнует и беспокоит жизнь и благополучие каждого из детей — пусть они и совершеннолетние и вправе делать выбор сами, но для Минервы они всё ещё дети, — кто вступают с легкой подачи Дамблдора в Орден. Но будет наглой ложью отрицать, что Марлин среди всех для неё не… особенная?
И она жадно ловит маленький шаг навстречу, чувствуя, как всё внутри рвётся вперёд, навстречу. Чтобы обнять, спрятать в кольце своих рук и никуда не отпустить, никому никогда не отдать: ни Дамблдору, ни целому миру, ни тому, через что каждому из них ещё предстоит пройти. Но Минерва не движется, только делает порывистый вдох, чувствуя себя так, словно это вовсе не её тело заковано в плотный слой металла — оно и есть металл. Неподатливый и жесткий. 
— Я не против того, чтобы вы делали свой выбор, — и тут должно идти то самое «но», которое она совершенно не стеснялась высказывать Альбусу, но не имеет ни малейшего понятия, как донести до… девочки? Но Марлин давно уже не та одиннадцатилетняя девочка, неуемная энергия и любознательность которой приводили к самым разным результатам и последствиям. Не та бойкая, но смущенная пятнадцатилетняя девушка, которой нужны были наставление и поддержка на пути к будущей профессии. И даже не та девушка, чей выбор ещё в начале лета не поддержали родители, но одобрила она. И разве между тем выбором и этим такая большая разница?
И Минерва чувствует образовавшуюся между ними трещину. Глубокий провал, и на другую сторону — туда, к Марлин — перебраться не удастся.
— Но этот выбор был сделан необдуманно и поспешно, — Минерва поджимает губы, но не позволяет себе отвести от воспитанницы взгляд. Выдыхает тише, устало, потому что на этот спор у неё совершенно не оказывается ни решимости, ни сил. Это сложнее, чем бросать обвинения в лицо Дамблдору, который, в отличие от Марлин, прекрасно всё знает и понимает, но от этого не становится менее неумолимым. И МакГонагалл искренне завидует его стойкости.
— Это слишком опасно, Марлин, и никто… — Минерва оказывается не в силах закончить свою мысль и только качает головой. Уводит в сторону взгляд, несколько раз быстро моргает и старается дышать ровнее и глубже, чтобы унять тот шторм, что беснуется внутри.
«Никто не гарантирует твою безопасность».
«Никто не пообещает, что с тобой не случится что-то ужасное, с чем не сможет потом справиться ни одно заклинание или самое искусно сваренное зелье».
«Никто не возьмется предсказать, каким будет будущее и кто до него доживет».
И хоть Минерва и понимает разумом, что за это самое будущее нужно бороться, она отказывается принимать саму возможность таких жертв. Об этом ещё не говорят открыто, но все этого боятся — впереди война.
А жертвы войны — это не только погибшие. И среди тех, кто останутся в живых, их будет не меньше.
«Никто не придет и не спасет тебя».
— Зачем тебе это? Что ты здесь надеешься приобрести, кроме боли и горечи?

Отредактировано Minerva McGonagall (2025-01-31 19:57:44)

Самое ужасное в том, что Минерва знает — ну или думает, что знает, — чем Дамблдор заманил их всех, молодых и ярко горящих, в… да во всё это! В свои восемнадцать, вопреки всякому рационализму, она бы тоже приобщилась к подобному общему делу, воодушевленная метко попадающими в самое сердце речами, отражающими не только частичную правду о реальном положении дел, но и являющимися умело расставленной ловушкой.
Или, возможно, закрыла бы глаза на всякий риск просто потому, что ощущение опасности — это единственное, что может оказаться сильнее сердечной боли и тоски и что снова позволит почувствовать себя живой.
Но Минерве давно уже не восемнадцать лет, и даже она не сможет рассказать, что случилось с той молодой ведьмой, что разорвала помолвку, покинула родительский дом и отправилась в Лондон. Что с ней стало?
— Ах, точно, надежда, — но что МакГонагалл знает, так это то, что надежда — это порой худшее из того, что вообще может случиться с человеком.
Надежда на лучшее. Надежда на успех. Надежда на взаимность. Надежда на жизнь.
Но в конечном итоге не остаётся ничего, кроме пустоты и горечи разочарования.
— Действительно, надежда — это единственное, что здесь вообще можно найти. Например, надежду хотя бы на быструю смерть.
Мерлин, зачем она говорит именно это? Именно так? И всё это так на неё не похоже.
И это всё не то, что нужно, и разумом Минерва всё понимает — и что ничего не добьется, если разговор продолжится в таком тоне. И что аргументы нужно приводить взвешенные и обдуманные, чтобы достучаться до разума самой Марлин, но утопающее в ужасе сердце отказывается слушаться.
Минерва не знает, что может случиться завтра — никто, наверное, не знает этого наверняка. Она даже не знает, что будет хотя бы через час или два. А всё что угодно — это слишком много для неё одной, поэтому с этим так тяжело жить и стараться не возненавидеть, особенно сейчас, собственное бессилие.
— Но и принимать такие решения необдуманно, повинуясь только эмоциям, нельзя. Подумай, пожалуйста, о своей безопасности и о том, что, не залезая в пасть к дракону, можно внести вклад в то, что происходит. И что Министерство тебя не оставит наедине только с надеждой на спасение, когда… — МакГонагалл обрывается на полуслове, поджимает губы.
Когда что?
Нет, она отказывается такую возможность допускать до себя даже в мыслях.
Она сжимает ладони в кулаки, словно это может придать ей хоть какую-то опору и уверенность, но чувствует лишь до странного остро и ясно, какие у неё холодные пальцы. Кажется, что немеет душа и сил не хватает даже для вдоха.
И тихого, усталого выдоха:
— Пожалуйста, просто услышь меня.

Отредактировано Minerva McGonagall (2025-01-31 19:57:49)

Поджатые тонкие губы становятся красноречивее любых слов и говорят больше, чем пролегшая глубокая морщинка между бровей.
Все эмоции прогорают быстро, словно пергаментная бумага, и ничего не остается взамен. Ни злости, ни раздражения, ни яростного желания доказать верность своих слов, ни усталости. Даже страх отступает.
Она слышит Марлин и понимает всё, о чём она говорит, тем более, что подобные речи звучали от Дамблдора — а он умеет подбирать слова так, чтобы не оставить своего собеседника равнодушным. О, она бы возненавидела Альбуса за всё это, но уважения к нему неизмеримо больше. Уважения и доверия, хотя последнее с каждым его решением и действием словно проходит проверку на прочность. Она ведь всё понимает — разум и логика всегда были сильными сторонами Минервы, инструментом, который никогда её не подводил, но… Какой от них прок, если она не может контролировать и держать в узде свои чувства?
«Действительно все…» — так наивно и идейно, идеалистично. Самую малость глупая, но такая отважная девочка, настоящая гриффиндорка, готовая защищать других без оглядки на себя. Не допускающая даже мысли, что безоговорочная самоотверженность ещё никого в этом мире не спасла.
Она действительно слышит Марлин и понимает даже больше, чем сама девушка, вероятно, вкладывает в свои слова. Или нет? Возможно, на это и был расчет?
«Действительно все?..» — И ничего не остается, кроме холодного и оглушающего осознания, какой она сейчас отражается в глазах своей ученицы.
Есть что-то трепетное в том, когда видишь, как на тебя ровняются и смотрят с восхищением. И что-то близкое к родительской гордости, когда на протяжении семи лет сопровождаешь детей, учишь, наставляешь, закрываешь глаза на одни их ошибки и помогаешь исправить другие. И как щемит сердце, когда они навсегда покидают стены школы: повзрослевшие, сильные и действительно способные изменить этот мир. И она искренне верит и знает, что у них это получится.
И очень болезненным становится столкновение с реальностью, что в этом моменте она не соответствует чужим ожиданиям и представлениям.
— Считаешь, — Минерва заминается, стараясь аккуратно подобрать слова, хотя о выборе в формулировках стоило думать раньше. Возможно, что ещё находясь по ту сторону двери. И выдыхает гораздо тише, — что я прячусь за стенами школы?

Отредактировано Minerva McGonagall (2025-01-31 19:57:55)

Она отступает на крошечный шаг назад, когда слышит в ответ: «Нет», потому что за ним следует недосказанность из многогранного «но».
И «но» звучит, каждым словом гулко падая в пустоту пропасти, которая становится всё шире и глубже между ними.
Она могла сделать больше — и Минерве нечего на это ответить. Даже будь у неё возможность рассказать о работе на Министерство, то она не стала бы этого делать. К чему эти оправдания?
Она могла их поддержать — если не делом, так словом или советом, это ведь вполне в её силах, разве нет?
Могла поучаствовать — и Минерва прикрывает в усталости глаза, позволяя себе секунду оглушительной тишины и темноты.
Могла вдохновить — но Минерва не чувствует себя способной на что-то подобное. Не в отношении войны.
Всё это она могла бы сделать для каждого из тех, за кого так яростно не первый раз ругалась с Альбусом.
Могла бы, но выбор Минервы совершенно иной, отличный от всего того, о чем ей говорит её воспитанница.
Что она в действительности может сделать? Кого по-настоящему сможет спасти?
И ей нечего ответить — она просто не может ничего ответить — на последний вопрос Марлин. Он такой громкий и отчаянный, что тишина после него кажется невыносимой.
— Для меня нет чести в том, — Минерва опускает взгляд, — чтобы вести на войну тех, кто вырос на моих глазах.
Когда-то она влюбилась в магию и дисциплину Трансфигурации за те возможности к творчеству и созиданию, что она открывает. Та глупая, наивная девочка выросла и нашла в себе силы для того, чтобы не просто создавать цветы, птиц и всевозможные чудеса, но нашла своим призванием нечто большее и действительно важное.
Но детям, даже когда они вырастают, нужны не поучения, а примеры. И разговор с Марлин это подтверждает.
И чувствует такую усталость, что достаточно будет одного легкого прикосновения, чтобы всё в ней сломалось. Ясный и яростный, непонимающий и непримиримый взгляд напротив обжигает, а у неё нет сил даже поджать губы, всё уходит на то, чтобы просто стоять прямо, не сгибаясь под гнетом той тяжести, что ложится на плечи.
— Я на это неспособна, — МакГонагалл говорит тихо, едва слышно, и качает головой.
Она не сможет смотреть, как они рискуют, жертвуют собой, умирают. Но понимает, что даже не являясь участницей событий, получая печальные новости, что-то в ней будет умирать следом за ними.
— И если это слабость, то я её принимаю как неотъемлемую часть себя.
Найдя в себе силы поднять взгляд на Марлин, Минерва хочет ей улыбнуться. Хочет преодолеть то немногое и при этом огромное расстояние, что их разделяет, и притянуть к себе, обнять, а потом найти в себе силы отпустить.
Хочет, но вместо этого бесцветно произносит:
— Мне пора. Я и так здесь… задержалась, — она не чувствует себя собой и едва осознаёт своё тело. Не понимает, где находит силы для первого шага в сторону, для второго и третьего, чтобы обогнуть Марлин, для всех последующих, чтобы уйти.