Доркас снилось, что она целовалась. И целовалась с кем-то, кого она знает. Она узнавала его по лицу, волосам и одежде, неторопливыми изучающими касаниями пальцев и ладоней. Чувствовала прикосновение его губ к своим, словно некую величину, неподвластную влиянию извне и развивающуюся не потому что, а вопреки. Всё вокруг менялось в вихре первобытных ощущений, но поцелуй был постоянен и незыблем, будто константа, подчиняясь каким-то своим законам. В какой-то момент он обрушился на неё с холодным дождём, заливающим лицом, освежающим и бодрящим, в другой — согрел её жарким теплом каминного огня, сжигающим и будоражащим, а в следующий — окутал, как объятия, мягкой всеобъемлющей темнотой, где позволил этой дикой страсти, несмотря на всё, перерасти в осторожность, робкость и нежность, в которых он стал до того ярким, что она в тот же миг проснулась, всё ещё помня его всем своим телом.

Свет падал неправильно — вот что её разбудило. Не сбоку, как в её квартире в Бристоле, еле-еле пробиваясь сквозь обыкновенно плотно задёрнутые шторы. Не сверху, как в доме родителей в Килларни, где её детская спальня, в пору самостоятельной взрослой жизни редко используемая по назначению, располагалась на мансарде. Не с каскадом цвета, как в комнате Тиган, у которой она могла бы переночевать при необходимости, где все стеклопакеты были выполнены в виде витражей. Нет, свет падал откуда-то сзади, беспрепятственно проникая через полупрозрачный тюль, легонько трепыхающий от слабых порывов ветра, по обе стороны от кровати...

Осознав, что находится не в одном из тех мест, где она могла бы этого ожидать, Доркас резко выпрямилась на постели. Подскочивший в крови адреналин выгнал из тела все приятные ощущения о прерванном сне, заставив все чувства обостриться до предела с целью выяснить, где она, и осмотреться, но никакого узнавания ей это не принесло, ввергнув в ещё больше замешательство. Она однозначно была здесь впервые. Это было просторное и светлое помещение с каким-то обезличенно малым количеством мебели и вещей, засчёт чего казалось даже больше. Полностью свободное пространство между ней и двумя дверьми в дальнем углу выглядело каким-то угрожающе огромным, что без палочки Доркас почувствовала себя беззащитной и обнажённой. Она была не из малодушных, но мысль об одежде её на мгновение парализовала, отзываясь тревогой и вытесняя из фокуса всё остальное, так что она быстро отбросила от себя одеяло, чтобы убедиться, что у ощущения, порождённого этим предположением, не было оснований. Но нет, на её теле не наблюдалось никаких признаков насильственного тут пребывания, и она не была голой, и это её немного расслабило. Точнее она была в белье и рубашке, и, хотя это почти ничего не проясняло и не давало никаких наводок, её опыта в таких делах хватало, что понять, что ничего такого с ней сегодня ночью не случилось.

Доркас усиленно напрягла мозг, пытаясь вспомнить хоть что-то из вчерашнего дня, чтобы установить свой путь до этой постели нынешним утром. Она помнила, что пошла в «Галлоглас» потолковать с отцом относительно серии взрывов в стране, как в магической, так и в маггловской её частях, даже выпила, что называется, для храбрости, но разговор со стариком почти сразу не заладился настолько, что ей пришлось оставить свою затею, чтобы подлатать раненную о бутылку руку и уязвлённую гордость. Помнила «Кабанью голову», куда завалилась после этого, зная, что сможет там сделать и то, и другое, не рискуя нарваться на чьё-то сомнительное любопытство. Помнила, что следом за ней там появился...

Она провела сперва ладонью по ткани и пуговицам рубашки, визуально странно знакомой, а затем пальцами по шраму от едва виднеющегося на коже исцелённого пореза, оглядела комнату более осмысленным взглядом, вдруг отмечая сходство в уюте и аскетизме с одним из кабинетов в Аврорате, которые ускользнули от неё ранее, и внезапно безоговорочно догадываясь, кому всё это принадлежало.

Она была в спальне Джона Долиша. В его кровати. И в его рубашке.

Впрочем, потрясение от принятия этих фактов не шло ни в какое сравнение с тем, что она испытала, когда до неё дошло, что человек, с которым она целовалась во сне, тоже был он.

Она закрыла ладонью рот, судорожно перебирая смутные, утопленные в алкоголе воспоминания, и не отдавая себе отчёт, что в какой-то момент оказалась с прикушенными в задумчивости костяшками. Но даже обнаружив это и выпустив пальцы из зубов, как ни старалась, так и не нашла ответа на свой вопрос. Что между ней и Джоном могло такого произойти, чтобы ей снилось нечто подобное? Прежде во снах Долиш ни разу не являлся ей, как объект романтической или, откровенно говоря, эротической фантазии. Чего уж там, она даже в действительности не замечала его привлекательности, пока кто-то рядом не начинал делать это первым, отчего она просто не могла спорить с очевидным, она ведь не слепая пуританка, в конце концов. Что изменилось, что она так внезапно перескочила со стадии «Да, Фло, у него именно такие крепкие руки и торс. Ты достала мне бумаги по делу о расчленёнке в Ливерпуле, как я просила?» до того, чтобы самой представлять крепкие руки и торс Джона на себе, пусть даже и во сне?.. Увы, память отказывалась сотрудничать и не спешила ей помогать, и Доркас не оставалось ничего другого, кроме как рухнуть на подушку под тяжестью непредвиденной загадки и накатившей боли от похмелья.

С нового ракурса стала ясно видна прикроватная тумбочка, а на ней — графин с водой и стакан, флакон с восстанавливающим зельем, судя по этикетке прямиком из аптеки Джиггера, и её волшебная палочка. Ладно, пожалуй, она готова была признаться в симпатии к Долишу, но не потому что боялась, что пропадёт в нём из-за его притягательной внешности, нет, скорее потому что знала, что не пропадёт с ним. Реальная забота была куда важнее, чем наваждение, вызванное, вероятно, злоупотреблением огневиски, и она была согласна списать весь этот эпизод со спонтанным влечением на «так бывает». Доркас опять села, однако на этот раз с твёрдым намерением встать и собраться, и нашла в ногах свою сваленную в кучу одежду, от которой, вероятно, по привычке избавилась ночью, призвав на смену чистую рубашку, не подозревая, что находится не у себя. Одним глотком осушила флакон с зельем, после чего потянулась к графину, чтобы наполнить стакан. Из-за не пойми откуда раздавшегося стука в этот миг её рука, слабомобильная спросонья, дрогнула, и вода так не вовремя расплескалась, немедленно просачиваясь сквозь щель выдвижного ящика.

— О, прроклятье, да чтоб тебя, — выругалась она, вооружаясь палочкой, чтобы устранить эту оплошность. Наверное, ей не следовало без спроса заглядывать внутрь, поскольку это была тумбочка Джона, к тому же, не рабочая, а домашняя, а ей бы не хотелось, чтобы он счёл, будто она рылась там из личного интереса, но желание исправить недоразумение почему-то оказалось сильнее. А когда ящик открылся, Доркас вообще перестала волноваться о том, что там может подумать Долиш, растерянно уставившись на свои чуть замоченные колдографии, лежащие на дне, вместе с экземпляром её досье. — Какого...

Колдо было три. Первая была датирована периодом стажировки, потому что на ней она всё ещё носила эльфлоки с разноцветными бусинами и вплетёнными нитками, которые сняла, когда получила аврорский значок, и Доркас на ней выглядела куда жизнерадостней, чем этого предполагалось от почти аврора. На второй — о, Мерлин, почему этот ужасный снимок до сих пор существует?! — у неё были обычные волосы, которые ей пришлось однажды вернуть на целый месяц, потому что она проспорила кузине, и это событие совпало со сменой колдографии в министерском удостоверении, с которым ей потом пришлось мириться до следующего обновления документа. Третья же была сделана совсем недавно и почти совпадала с тем, что могло отразить любое зеркало: родинку над губой, россыпь веснушек на носу, тонкий шрам на переносице и её фирменные афрокосички. И всё же только почти, потому что на снимке она даже улыбалась, всё ещё слишком жизнерадостная для своей работы, однако, глядя на это колдо, улыбаться самой ей хотелось меньше всего. Противоречивые эмоции распирали её, отчего в голове что-то продолжало  надсадно стучало. Только тогда она обнаружила, что источником противного звука были не её ноющие от всех впечатлений виски, а упрямо долбящаяся в приоткрытое окно сова.

— Я ему перредам, — устало заверила Доркас почтового работника, впуская его, в ответ на немой вопрос, написанный на недовольной совиной мордашке. Укусив ей напоследок палец, сова позволила Доркас отвязать конверт, адресованный Джону Клэйтону Долишу, и упорхнула наружу. Отложив послание для Джона, она снова мрачно воззрилась на досье.

Это был не оригинал, разумеется, а копия, снятая с личного дела, хранящегося в Аврорате, хотя это не отменяло того, что там содержалась вся её подноготная: биография, родословная, метрические данные, присвоенные квалификации, пройденные тесты, освоенные навыки, самые разные характеристики. Всё. И пусть Долишу, как её наставнику было вполне логично иметь экземпляр, это не объясняло, зачем он хранил его дома до сих пор, если она давно являлась полноценным аврором, который не нуждался в непрерывном контроле. В прикроватной, чёрт бы его побрал, тумбочке! И уж, конечно, и речи быть не могло, что он его забыл здесь несколько лет назад, потому что Джон Долиш являлся образцом порядка во всём. Что-то тут было явно не так...

Будучи стажёром, Доркас бы многое отдала, чтобы хоть одним глазком посмотреть на своё досье, поскольку знала, что Джон прямо туда вписывал некоторые свои комментарии о ней, идеи тренировок, детали, на которые стоило обратить внимание при обучении, перспективы, но теперь это вводило её в смятение. Взгляд Доркас метался с одного блока сведений о себе на другой и между пометками Долиша в негодовании, не зная, как реагировать на все эти примечания вроде: «слишком импульсивна, вспыльчива», «проблемы с концентрацией», «ненавидит танцы, но любит музыку», «слабая левая сторона со спины», «придерживается плана, но может импровизировать», «предпочитает нападать, а не защищаться», «сперва делает, потом думает»... И это только то, что она смогла разобрать!

Доркас сжала листок, едва владея собой, не в силах проигнорировать обидную и разрастающуюся, словно червоточину, мысль, что по какой-то причине её профессиональная пригодность была поставлена под вопрос и сейчас ей требовались наблюдение старшего аврора или переоценка. Что она утратила доверие или самого Джона, или кого-то из руководства сверху, кто в свою очередь настоял на участии Долиша, чтобы он её перепроверил. При таком раскладе было даже несложно сделать вывод о том, что именно вчера Джон забыл в трактире — он был там из-за неё. И раз так, если у него была какая-то проблема с ней, почему бы ему не посмотреть ей в лицо? Разве они не были командой, чтобы преодолевать такие ситуации вместе?

Не тратя время на рассуждения в одиночку, Доркас схватила палочку, письмо и листы из дела и стремглав отправилась на поиски Долиша. Много времени это не заняло, поскольку она не стала утруждать себя экскурсией по неизвестной местности. Вскоре после коридора и лестницы до неё донеслось негромкое, но вполне отчётливое пение, так что она целенаправленно двинулась на звук колдорадио и с свирепой решительностью ворвалась в помещение. Однако её напор слегка поутих, когда она засвидетельствовала масштаб готовки, развернувшейся на, как оказалось, кухне. Он, к слову, возможно, был и небольшой, но для Доркас, чей завтрак обычно включал в себя только кофе и тосты, размах был какой-то небывалый. Она так опешила, что на мгновение даже забыла, что её сюда провело.

— Что всё это значит? — спросила она, махнув рукой на «всё это», но увидела там досье и переключилась: — Нет, не так, что вот это всё значит?! — Она помахала перед Джоном бумагами, чтобы привлечь его внимание именно к ним, и заметила, что взгляд Долиша устремился куда-то вниз. Ниже, чем были документы, ниже тоже уровня, на котором полным ходом шла подготовка к завтраку... — Куда ты... — Доркас онемела и замерла, осознав, что дело, скорее всего, заключалось в её наряде. То есть в его отсутствии. Иисус, Мерлин, Иосиф, только ты, Медоуз, пытаясь докопаться до истины, могла забыть про штаны! Не придумав ничего получше, она в несколько шагов пересекла кухню и почти вплотную приблизилась к Джону, рассчитывая, что на таком расстоянии даже при его росте ему не будут видны её ноги. Но для верности всё же указала на своё лицо, старательно делая вид, что всё так и задумано: — Мои глаза и уши вот тут, Долиш, а не там. Спасибо. Ну что, не хочешь ничего мне ррассказать вот об этом? Зачем тебе моё досье, ты меня прроверять вздумал?

Подпись автора

Лучшая защита это нападение — так Доркас учил отец. Безусловно можно убегать и уворачиваться, но опыт подсказывает, что это не самые действенные способы. Атака — вернее всего. Обижают — держи оборону. Тебя в чём-то подозревают — стой за себя. Опрокидывают навзничь — вставай и давай отпор. Принуждают — сопротивляйся. Подавляют — борись. Ударяют — бей в ответ. Так её воспитали, так она и делает. Она реагирует на раздражитель быстрее, чем в полной мере успевает его проанализировать, оценить его сложность и опасность, чтобы выбрать подходящую стратегию и тактику. Реакция существует в ней где-то на уровне примитивных рефлексов, как у дикого животного, который принимает за истину только одну установку. Если есть угроза — бей или беги, а то умрёшь. Но тут, от Долиша, она не может убежать — какой смысл, если есть проблема и та её всё равно рано или поздно догонит? Стало быть, надо бить? Но атаковать Джона казалось неправильным по многим другим причинам, только где-то на том уровне сознания, где уже не доминировали инстинкты. Не только оттого, что, защищаясь, он мог тоже напасть, превращая всё это в замкнутый круг, но потому, что прежде они всегда были по одну сторону, а атаковав его, она словно бы заявляла, что больше нет, хотя это было не так. Даже когда они сражались друг с другом, выступая оппонентами в споре, спарринге или дуэли, она всегда знала, что за пределами этого временного маленького поля битвы между ними не было никаких противоречий и конфликта, из-за которых им было бы нужно противостоять. Они были в одной команде. Они друг друга дополняли, уравновешивали, поддерживали, и — что важнее всего — они друг другу доверяли. И Доркас была невыносима идея, что Долиш мог в ней сомневаться или допускать мысль, сам или с подачи кого-то ещё, что она может быть ненадёжна. Это расстраивало и задевало, но больше всего её бесило то, что она не умела в таких ситуациях вести себя иначе, из раза в раз позволяя импульсу уязвлённой гордости подчинять себе доводы рассудка, тем самым сейчас не оставляя Джону иного выбора, кроме как тоже защищаться, нападая на неё в ответ. Ей не хотелось, чтобы он защищался или нападал, оправдывался или, наоборот, обвинял, заставляя её себя чувствовать, будто бы в этом деле они по разные стороны. Нет. Она хотела бы, чтобы было логическое объяснение, почему её дело хранилось в его тумбочке, и знать, что у неё нет совершенно никаких поводов для беспокойств из-за этого. Но объяснять ей ничего Долиш не планировал, напротив, кажется, намеревался ещё больше её смутить, чем то уже сделала её собственная несдержанность, вынудившая заявиться к нему без штанов, чтобы устроить допрос с пристрастием.

— Что? И в чём же, по-твоему, заключается эта моя прроверрка? — нахмурилась она. Вопрос застал её врасплох, что она даже позабыла о гневе и замешательстве, которое вызвал тот факт, что Джон Долиш только что, кажется, напевал одну популярную любовную балладу. Если бы она не была так взбудоражена, то наверняка бы как-то это прокомментировала. — В твоей способности уворрачиваться от вопрроса? Ну в таком случае ты её пррошёл, пятнадцать баллов из десяти, — ввернула Доркас, вспомнив излюбленную похвалу Джона Долиша, коей он бывало награждал тех, кто его приятно удивлял. А она, признаться, была приятно удивлена. Джон на неё, казалось, совсем не злился. В нём вообще не ощущалось недовольство из-за произошедшего, словно её поведение его не трогало и не волновало.

Она по привычке следила за языком его тела, стараясь сильно не пялиться на Долиша, хотя полуобнажённый он в столь маленьком помещении притягивал внимание, как дракон в лавке с волшебными палочками, но всё в нём источало такую невозмутимость, что в этом виделся ещё больший упрёк, чем если бы он стыдил её без обиняков. Или если бы он кричал, но его голос звучал обычно. Должно быть, это и называется эмоциональной зрелостью. Тем, до чего Доркас не дорастёт, даже если разменяет ещё несколько десятков лет. Не то чтобы она собиралась ему в этом признаться. Точно не в этом. Она и без того теперь чувствовала себя ужасно. Как провинившийся ребёнок, который осознал, что облажался, но не имеет ни малейшего представления, как загладить вину.

— Слушай, я не хотела копаться в твоих вещах, но так получилось, — переступая с ноги на ногу, заверила его Доркас, чтобы хоть как-то реабилитироваться. Постучала костяшками сомкнутых в кулаки ладоней друг об друга, словно закрываясь, в то время как Джон, облокотившийся на столешницу позади, был полностью открыт и не совершал никаких излишних движений. Абсолютное воплощение контроля, в отличие от неё. Чем бы ни было продиктовано его решение держать её досье в тумбочке, он явно не находил в этом ничего предосудительного, отчего Доркас ощутила себя ещё более неловко за свои яростные выпады, когда он в добавок ко всему ещё и улыбнулся, без снисхождения, а вполне так доброжелательно. У неё внутри что-то даже ёкнуло и перевернулось. — Прравда. Я спрросонья прролила воду на тумбочку и подумала, что ничего стррашного не прроизойдёт, если я быстрро это испрравлю, и вот... Никакого подвоха, — она робко улыбнулась. Она была не из тех, кто не был способен признавать свои ошибки, хотя сообщать о своих слабостях другим было крайне непросто. — Пррости. Если тебе станет от этого легче, то в моей пррикроватной тумбочке лежит только порртал до дома рродителей на экстрренный случай. Ну что, мы квиты? Мирр? — Доркас протянула ему мизинец.

Вероятно, посчитав, что некий урок из этого недоразумения она усвоила, Долиш, наконец, предоставил ей то объяснение, на которое она надеялась, пусть оно и звучало несколько неожиданно. Но Джон однажды завоевал её расположение, как человек, как и она сама, прямолинейный, чтобы допустить, что он ей вот так откровенно лгал в лицо. Да, по долгу службы он был обязан владеть профессиональным лицемерием, чтобы при необходимости убедительно блефовать, если того требовали обстоятельства. Ты никогда не выиграешь у плохого парня, если всегда будешь хорошим — это вопрос выживания, в конце концов. Мог ли он сейчас ей врать или лукавить, глядя в глаза? Мог. И да, ей это было прекрасно известно. Но Доркас хотелось верить, что он говорил ей правду, и ей не придётся сожалеть из-за предвзятости по отношению к нему, потому что, как Долиш справедливо напомнил, они напарники и друзья, а некогда в том числе наставник и стажёр. Ей хотелось верить в то, что он её не обманывал. И что всё это пиршество и пение тоже были затеяны не с целью её отвлечь.

— Я не буду оспарривать твою харрактерристику на меня, потому что, увы, мне не с чем там не согласиться, — она тяжело драматично вздохнула, как бы негласно сетуя на свой нелестный послужной список. — А ты, думаю, со мной согласишься, что в твоём случае там должно быть что-то врроде «слишком много рработает», — она сделала паузу, словно примеряя к нему эту фразу. — Нет, не совсем так. Эм-м-м... Ты подпускаешь рработу слишком близко к той части жизни, где рработы быть не должно, понимаешь? — она помахала копией своего дела. — Ты читал досье перред сном, да? То есть ты буквально взял рработу в постель. А сегодня ночью ты уложил меня, коллегу, спать у себя, хотя я могла бы устрроиться на диване. Я знаю, ты это делал из лучших побуждений, но, Джон! Скажу честно, поскольку мы взррослые люди — крровать создана не для рработы. Спальня — не для рработы, ни в какой форрме, — она многозначительно улыбнулась. — И так как мы дррузья, я дам тебе совет, позволишь? Уберри это в кабинет, планами заданий и трренирровок ты вполне можешь заниматься и там, — Доркас аккуратно сняла руку Долиша со своего плеча и вложила туда документы. Вполне невинный жест, от которого, впрочем, впервые с момента её появления на кухне от Джона начало исходить нечто похожее на напряжение. Видимо, он понял, к чему она ведёт. — Когда ты захочешь сблизиться с кем-то, поверрь, тебе будет не нужно, чтобы эта ведьма, которрая сведёт тебя с ума, это случайно там обнаружила и непрравильно поняла... Иначе она может свести тебя с ума по-дрругому, — она немного помолчала. — Не стоит упускать шанс жить не только рработой, если он тебе подворрачивается... Пррости, это было лишнее. Но ты хотел услышать прравду. И ты сам это начал, и это связано с рработой, так что... О, да, кстати, о рработе! Там сова прриносила тебе письмо, и я его получила, оно самое последнее. Не знала, что твоё срреднее имя это Клэйтон, — поспешно добавила Доркас, чтобы как-то разрядить атмосферу после своих неуместных комментариев о личной жизни коллеги сменой темы, и последовала за хозяином дома, радуясь, что он сопроводил её, столь бестактную и грубую гостью, не на выход, а к столу, который обещал ей, возможно, самый лучший завтрак в жизни. От трудов Долиша захватывало дух и нетерпеливо урчал живот. Восстанавливающее зелье дало о себе знать, пробуждая в ней какой-то зверский аппетит. Она бы сразу набросилась на еду, но определиться на каком-то одном блюда было выше её сил, потому как хотелось попробовать всего и сразу. Доркас села за предложенный стул и заворожённо посмотрела на автора всех этих кулинарных изысканий. — Ты вообще спал или всю ночь готовил? — спросила она потрясённо. — Следующая надпись в твоём досье должна быть такой: думает о других больше, чем о себе. И я не только об этом завтрраке и твоих гррандиозных попытках угадать, что люблю я, вместо того, чтобы поспать или сделать что-то для себя... Но серрьёзно, здесь есть то, что любишь ты, Джон? Только честно! — она искренне поинтересовалась, параллельно наполняя тарелку так, чтобы вышел ирландский завтрак, каким его обыкновенно собирает мама, и потянулась к графину с соком и кофейнику. Пододвинула к себе стакан, чтобы смешать себе напиток. — Я такая голодная, что, мне кажется, я съем всё это за рраз, — заявила Доркас, отправляя в рот фасоль, — а если нет, то о да, м-м-м, — она аж зажмурилась от удовольствия, — Мерлиновы мощи, что ты сотворрил с этой фасолью, что она настолько мягкая? Чёррт возьми, это очень вкусно! Где ты научился так готовить, если ты постоянно торрчишь в Аврорате? Боюсь, твои перреживания напрасны, до завтрра ничего из этого не доживёт, — шутливо пригрозила она и уничтожила ещё пару ложек. Однако замечание о рубашке заставило её прерваться и закатить глаза. — Повторрюсь: я не ррылась в твоих вещах. Я прроснулась срреди ночи и прризвала себе ррубашку с помощью манящих чарр... Дома я тоже сплю в ррубашках, а спрросонья могла не понять, что нахожусь не у себя. Так что это не я выбррала твою ррубашку, а твоя ррубашка выбррала меня. Все прретензии к ней и её прревосходному вкусу, — она засмеялась. — Не знаю, однако, что в твоём утверрждении меня порражает больше. Что у тебя есть одежда, которрая так безупрречно сохрранилась за столько лет. Или что ты помнишь, что тогда это была именно она... Я вот, напрримерр, не помню, что было пррошлой ночью, не говорря уже прро шесть лет тому назад! — не без самоиронии объявила Доркас и развела руками, как бы спрашивая: нет, ну можешь себе это представить, а? — То есть не буквально не помню, но... Что вчерра случилось? Почему я ночевала у тебя? Мне показалось, я выходила из тррактира одна... Выбегала... Мы повздоррили?

Подпись автора

Допущенное не мысленно, а озвученное вслух, предположение о возможной ссоре с Долишем почти сразу показалось Доркас каким-то нелепым. Не прямо абсолютно невероятным или абсурдным, потому что раньше им доводилось ругаться или препираться по тем или иным причинам, но не соответствующим ситуации. Всё-таки она наорала на него, убежала из трактира и хлопнула напоследок дверью — фрагменты встраивались в память, но всё ещё оставались необъяснимыми. Что её заставило так поступить? Что из того, что Джон сказал или сделал, её так выбесило? Прежде, если между ними и случались размолвки, они не выводили её настолько из себя, и это при том, что они, как в личном, так и профессиональном аспекте были диаметральными противоположностями и их притирка друг к другу в период стажировки и совместной службы проходила весьма конфликтно, напоминая столкновение порядка и хаоса, воды и огня, затишья и бури. Будучи «в поле» они закусывались из-за того, что не могли решить, как подступиться к потенциально опасному объекту, с тыла или фронта, где Долиш апеллировал к осторожности и скрытности, а Медоуз ставила на эффект неожиданности, а в штабе могли сцепиться из-за разных подходов к ведению допросов, составлению отчётов, выступлениям на собраниях и прочей бюрократической ерунде, которая шла в дополнение к аврорскому значку. На них даже ставки делали, кто сдастся первым: Долиш откажется от Медоуз или она затребует другого наставника, а после и напарника — но все одинаково им проспорили, потому что Джон и Доркас смогли адаптироваться и ужиться, превратив свою полную непохожесть в преимущество, сбалансировав свой тандем с помощью тех черт друг друга, которыми не обладали сами. Его спокойствие, рассудительность, невозмутимость и самоконтроль уравновешивали её бойкость, дерзость, вспыльчивость и несдержанность. Они не были слабыми по отдельности, но вместе становились особенно сильны. Она была уверена, что вряд ли после шести лет работы бок о бок он мог выкинуть что-то такое в служебном ключе, из-за чего ей бы захотелось ретироваться таким образом. Значит, что-то личное? Но что могло её так задеть? Уж явно речь была не о давно известных полярных взглядах на любимые квиддичные команды — при всей своей необузданности в том, что касалось этой игры, даже она не стала бы устраивать сцену из-за того, что Долиш не фанат «Кенмарских коршунов». Видимо, она надавил на что-то очень больное. Но что именно? Самым больным местом Доркас объективно был её отец, но как там оказался замешан старик? Ох, ну конечно... Отставив столовые приборы, Доркас поглядела на след шрама на ладони, и между разрозненными сценами диалога словно наметились связующие нити, вроде тех, что она использует на досках преступлений. Джон исцелил её руку, узнал, что произошло в «Галлогласе», и позволил себе какое-то замечание о Дугласе Медоузе, которое она сочла некорректным?.. Пожалуй, Доркас нашла бы эту версию событий убедительной, если бы не одно «но» — после этого момента они ещё какие-то время разговаривали друг с другом, из чего можно было заключить, что стрессовый фактор тоже случился не сразу, в противном случае она бы не стала молчать... Но что он из себя тогда представлял? Как Медоуз ни напрягала извилины, ответ на вопрос, что же Долиш мог такого сказать или сделать, продолжал упрямо ускользать от неё, маяча между кадрам их встречи, но не показываясь полностью. Всё указывало на то, что дело было в её старике, но Доркас так и не могла уловить истинные мотивы своего поведения. Так что ей не оставалось ничего, кроме как дождаться версии Джона. Если, конечно, он планировал что-то для неё прояснять после всего, что она ему тут на эмоциях наговорила... Но Долиш не собирался ничего от неё утаивать и выложил всё, как есть. Его объяснение оказалось до того обескураживающе очевидным, что Доркас даже разобрала некоторая досада, что что-то столь само собой разумеющееся не пришло ей на ум самой.
— Оу... Ну да, точно, — заторможенно подтвердила она, смутившись на фразе Джона «тебе не стоило аппарировать в таком состоянии, и я взял ответственность на себя». Теперь, когда ей об этом напомнили, она, кажется, начинала понимать, что произошло. И могла легко представить, как перебрала с алкоголем, вознамерилась добраться домой путём аппарации и, судя по всему, психанула, когда Долиш попробовал её остановить, предлагая потенциально менее опасные способы транспортировки, вроде камина в «Кабаньей голове» или автобуса «Ночной рыцарь». — А я думала, это из-за моего отца... Ну, неважно. — Доркас нахмурилась, испытывая жгучий стыд за всю эту историю, который теперь неприятной тяжестью давил и оседал где-то внутри. Мало того, что вчера она не оставила Джону выбора, кроме как позаботиться о ней, вместо того, чтобы побеспокоиться о своём благополучии самостоятельно, буквально вынудив его взять её с собой, так сегодня ещё и закатила ему сцену. И даже не одну. К тому же, прости Мерлин, едва одетая. Более того, допрос с пристрастием организовала и будто бы зачитала обвинения, словно Долиш ей чем-то обязан. Жизни начала его учить, ещё и личной! Какого он о ней теперь должно быть мнения! Ворвалась в его жизнь с разворота и всё разрушила, а он ведь помочь хотел — не как коллега, но как друг, пусть даже немного... увлёкся... В этом, в конце концов, не было ничего плохого и предосудительного. Поразительно, что он вообще мог после такого посмеяться. — Пррости... Это всё было черртовски неуместно, — виновато улыбнулась она, физически ощущая трещину, которая между ними только что образовалась с её подачи, и пытаясь какая-то её залатать, заполняя паузу словами. — Мне жаль, если это выглядело как-то... не так. Я прросто удивилась, что, несмотрря на занятость, ты умеешь хоррошо готовить, — она поморщилась, осознав, что просто повторила свою предыдущую реплику, ничуть её не изменив. — То есть... Нет. Я имею в виду... Я знаю, какой отдачи трребует Аврорат. А для рразвития пррофессиональных и непррофессиональных навыков нужны вложения. А это не выживанческий урровень. — Доркас кивнула на щедро накрытый стол. — Тебе это нрравится, ты делаешь это с душой. Это почти как хобби для тебя, а не ррутинное занятие. Я так не могу, в смысле готовить, и восхищена, что у тебя находятся на это желание и рресуррсы. Иначе ты бы не стал так старраться. Вот что я хотела сказать. Делать что-то наполовину — это не прро тебя, Джон. Если ты во что-то погрружаешься, тебя не остановить. Ещё одна надпись на твоём досье, — добавила она, надеясь, что смогла донести мысль и исправить возникшую неловкую заминку. И Долиш, кажется, действительно не держал на неё обиду и, хотя он не протянул ей мизинец в знак того, что принимает её извинения, она поняла, что не всё потеряно, возвращая ему ответное: «Напарники». Джон даже не стал пререкаться из-за её сомнительных советов в контексте её дела в тумбочке, согласившись, что она права. Однако её всё ещё не покидало гнетущее чувство, что в их отношениях она только что где-то конкретно облажалась, особенно, когда перед ней появились бумаги, принёсшие этот разлад, но так и не смогла ответить самой себе, что именно её так встревожило. Наверное, сам факт того, что Долиш просто согласился, без каких-либо оговорок или шуток. Было непривычно, что он не пытается противопоставить ей что-то в ответ или разрядить обстановку, будто утаивал что-то. Доркас постаралась отмахнуться от этой навязчивой мысли и сосредоточиться на завтраке, снова вооружившись вилкой. Но следующий вопрос её так ошарашил, что она замерла с вилкой, недонесённой до рта. Она несколько раз моргнула, чтоб удостовериться, что ей не послышалось.

— Личная жизнь у аврора? Хоррошая шутка, Джон, да, — усмехнулась Доркас, отправила в рот ломтик бекона и прожевала, не сводя взгляд от совсем не смеющихся глаз Долиша. Она вытерла губы салфеткой. — Подожди, ты что, серрьёзно? У авроров нет личной жизни, всем это известно. Аврор в отношениях такая же диковинка, как четыррёхлистный клеверр. Я с ходу могу только Лонгботтомов назвать, а это о чём-то говорит, да? — она немного помолчала, понимая, что рассуждение увело её куда-то не туда. Она тряхнула головой. — Чем больше живу, тем больше убеждаюсь, что аврор может быть в отношениях только с аврором. Я имею в виду, женщина-аврор. Мужчинам прроще, ведь женщинам с грражданки нрравятся мужчины в форрме и ощущать, что они под их защитой, так что они могут найти кого-то где-то ещё. Взять хотя бы моих рродителей... А женщине-аврору выстрраивать отношения на грражданке сложнее... — она вспомнила Уилфа Хэйфилда. Как всё замечательно начиналось и кончилось ничем, несмотря на все старания. — Ррано или поздно тебя начинают рревновать к прреимущественно мужскому коллективу в целом и к твоим напаррникам в частности, так как ты почти живёшь на рработе, и выдвигают тебе какой-нибудь ультиматум типа «они или я», потому что не выносят конкурренции и им хотелось бы, чтобы ты тоже нуждалась в их защите и была слабой хотя бы с ними. Потому что их деморрализует то, что ты сильнее. Но тебе это не к чему, ведь ты можешь постоять за себя сама. И нужен тебе не защитник, а напаррник, которрый не будет пытаться потешить своё эго за твой счёт. И в итоге ты прредпочитаешь их, авроров, потому что они ничего тебе не прредъявляют и всё понимают, и ты думаешь, да, если с кем-то и стрроить отношения, то с кем-то из вас. Но в ррезультате выясняется, что мало ррациональных доводов, нужно что-то... физическое, понимаешь, а ты знаешь их всех, как облупленных, и не можешь их прредставить в каком-то дрругом качестве, крроме как коллег, и оказывается, что одиночество не так уж и плохо. Оно точно не заставит тебя выбиррать. И тебя не придётся волноваться о том, что будет, если у вас ничего не получится, — она закусила губу. — Я немного вам, мужчинам, завидую. Вы можете прийти в барр и с кем-то познакомиться, и при виде вашего значка женщины, скорее всего, прридут в восторрг. А если в баре буду знакомиться я и случайно спалю значок, мужик ррешит, что где-то накосячил и удеррёт. Хотя Тиган считает, что это из-за лица — мол, оно у меня слишком суровое, и отпугивает людей похлеще, чем аврорские ррегалии. Вот и выходит, что моё лицо оно для рработы, а не для отношений... — Доркас закатила глаза. — А почему ты спрросил? Пожалуйста, скажи, что ты не из этих самых людей, которрые выступают посрредниками? И что у тебя нет на прримете дрруга, которрому я внезапно симпатична и с которрым ты хочешь меня познакомить? Мне хватает Тиган, которрой постоянно неймётся и надо меня с кем-то непрременно свести, так что избавь меня от этого, умоляю. Поверрь, Долиш, ты не хочешь, чтобы я встрречалась с твоим дрругом, — с серьёзным видом предостерегла она его и отправила в рот кусочек яичницы и несколько фасолинок.

Подпись автора